Полная апофения: почему мы видим смысл в бессмысленных вещах

Математик Джон Нэш верил, что инопланетяне посылают ему сигналы, зашифрованные в газетных статьях, и находил собственные портреты в чужих фотографиях. Писатель Август Стриндберг видел в очертаниях скал козлиные рога и ведьминскую метлу, а его подушка то приобретала черты статуи Микеланджело, то становилась человеком, то превращалась в демона: «В некоторые дни она напоминала ужасных монстров, готических горгулий, драконов, а однажды ночью... меня приветствовал сам Дьявол».

Мы все склонны видеть вокруг себя ложные закономерности и взаимосвязи. Мы видим очертания зверей в проплывающих облаках, человеческие лица на поджаренных тостах и говорим о вмешательстве невидимых сил, когда в происходящих событиях угадывается хотя бы смутная логика. Наше сознание всегда стремится выделить порядок из хаоса — даже там, где для этого нет никаких оснований. Как говорил психолог Джон Коэн, «ничто так не чуждо человеческому разуму, как идея случайности». Тенденцию находить смысл в бессмысленных вещах психологи называют апофенией.

О чем мечтают синие треугольники

Термин «апофения» ввел немецкий психиатр Клаус Конрад для описания ранних стадий шизофрении, когда больной начинает приписывать случайным событиям сверхзначимый смысл. Для одной пациентки Людвига Бинсвангера особое значение имели трости с резиновыми наконечниками. Трость по-испански — “baston”; “on” наоборот значит “no”; резина по-испански — “goma”; первые две буквы в английском — “go”. Следовательно, резиновая трость равняется сообщению “no go”, то есть «стоп, не ходи дальше». Каждый раз, встретив человека с такой тростью, женщина разворачивалась и шла назад — а если бы не сделала этого, то с ней обязательно случилось бы что-нибудь неприятное.

Весь мир для душевнобольного пронизан тайными знаками, которые он должен расшифровать. Но в этом смысле «нормальный» человек не так уж сильно отличается от шизофреника.

В легкой степени мы все подвержены апофении. Мы непрерывно интерпретируем всё, что происходит вокруг, и в этот процесс неизбежно вкрадываются ошибки. Мы верим в закономерности, которых объективно не существует: некоторые видят гигантские лица на фотографиях Марса и принимают их за признаки существования внеземной цивилизации; другие замечают буквы арийского алфавита на солнечной поверхности; третьи отыскивают в политических новостях происки евреев, масонов, рептилоидов или тамплиеров. Содержание ошибок зависит от убеждений конкретного человека, но ошибаются все. Представьте на месте резиновой трости черную кошку — и предыдущий абзац покажется уже не таким странным.

Не вполне корректно называть апофению «ошибкой», ведь в ее основе — один из главных механизмов, с помощью которых мы постигаем реальность. Культура, по определению антрополога Мэрилин Стратерн, состоит в том, как люди проводят аналогии между разными областями своих миров. И далеко не все эти аналогии подчиняются стандартам объективного знания.

В книге «Почему мы во всё верим» историк и популяризатор науки Майкл Шермер выделил две базовые особенности человеческого мышления: 1) мы повсюду ищем закономерности; 2) мы всё одушевляем.

На уровне интуиции мы живем в мире, который состоит не из объективных законов, а из живых существ, которые обладают чувствами, разумом и волей.

В психологии принято пользоваться принципом Ллойда-Моргана, согласно которому организму нужно приписывать тот минимум интеллекта, сознания или рациональности, которого будет достаточно, чтобы объяснить его поведение. Но большинство людей не пользуются этим принципом. Индейцы Амазонии считают, что животные, как и люди, обладают разумом и культурой: то, что мы называем кровью, для ягуаров является пивом; лужа для тапира выглядит как церемониальный дом. Когда мы злимся на принтер, который отказывается работать, мы ведем себя так, будто принтер обладает собственной волей — даже если и не готовы по-настоящему в это поверить.

В 1944 году психологи Фриц Хайдер и Марианна Зиммель показали людям анимационный фильм, в котором круг и два треугольника перемещаются по экрану. Описывая увиденное, участники говорили о неудавшемся свидании, о том, как «хороший парень» борется с хулиганом — о чем угодно, но не о геометрических фигурах.

Нам не нужна глубокая актерская игра, чтобы мы могли сопереживать персонажам. Любой объект, который движется по сложной траектории — неважно, ягуар это или синий треугольник, — мы наделяем способностью чувствовать боль, зависть, злость или ревность.

Сначала мы думаем о том, чего оно хочет, а уже потом — что оно такое. Логика в духе «сначала стреляй, потом задавай вопросы» — наследие нашего эволюционного прошлого. Ведь выгоднее для начала понять, хотят ли тебя съесть, а уже потом спрашивать, кто именно хочет это сделать и по какой причине.

Магическое мышление естественно, скептицизм — нет

Все мы ошибаемся, но делаем это по-разному. В XIX веке принято было считать, что так называемое магическое мышление характерно только для «нецивилизованных» народов, а развитые страны уже вступили на путь науки и рационализма. Антрополог Люсьен Леви-Брюль описал характерные черты такого мышления, которое он назвал «пралогическим». Для дикаря всё вокруг пронизано тайным смыслом, его мир насквозь символичен, а люди тесно связаны с духами животных и растений. Поэтому может случится так, что «человек, с которым ты пил пальмовое вино, крокодил, унесший неосторожного жителя, кошка, укравшая твоих кур, — все это одно и то же лицо, одержимое злым духом».

Но оказалось, что европеец в этом отношении мало отличается от дикаря. Мы используем одни и те же ментальные операции, только применяем их к разным объектам.

Изучая магию тробрианцев, антрополог Бронислав Малиновский заметил, что они гораздо чаще полагаются на обряды в тех ситуациях, где на исход дела влияет случай. На обыденную, житейскую сферу жизни магия может не распространяться.

Апофения процветает там, где у нас нет других способов контроля, кроме иллюзорных. Отсутствие контроля ведет к тревоге, а тревога — к поиску хотя бы выдуманных взаимосвязей.

Целый ряд психологических экспериментов продемонстрировал ту же закономерность. Если показать парашютисту фотографию с шумами и помехами, то он с большей вероятностью увидит на ней несуществующую фигуру, если сделать это перед самим прыжком, а не заранее. По этой же причине на приметы чаще будет полагаться азартный игрок, а не программист или архитектор.

Ситуация болезни и смерти, пожалуй, порождает наибольшее количество произвольных толкований. Африканцы из народа азанде считали, что любая смерть так или иначе является результатом колдовства. Конечно, человек может умереть от естественных причин: например, чердак, под которым он сидел, подточили термиты, стены рухнули и человек погиб под обломками. Азанде понимают, что чердак обвалился бы в любом случае. Но почему это произошло именно в тот момент, когда там сидел именно этот человек? Конечно, тут не обошлось без черной магии.

Естественные причины не годятся, потому что они не допускают сознательного вмешательства и не имеют значения в плане социальных связей. Отсюда же проистекает повсеместная любовь к психосоматическому объяснению болезней.

Легче верить, что насморк вызывают скрытые обиды, а язву желудка — нелюбовь к себе, чем отдавать всё на волю случая или задумываться о сложном переплетении причин, с которыми имеет дело научная медицина.

Тенденция к поиску иллюзорных взаимосвязей объединяет нас не только с другими людьми, но и с животными. В классическом эксперименте Б. Ф. Скиннера «суеверное» поведение удалось обнаружить у голубей. Голубям давали еду в случайные промежутки времени; если подача корма совпадала с каким-либо действием, птицы начинали повторять это действие — вертеться из стороны в сторону, прыгать, бить клювом в определенный угол клетки и т. п. В аналогичных экспериментах с людьми участники продемонстрировали точно такое же поведение (за исключением ударов клювом).

Магическое мышление — естественная установка большинства людей, если не всех. Лишь постепенно некоторые учатся подавлять подсознательное стремление верить в невидимые силы и начинают сомневаться в существовании взаимосвязей, которые недоступны для проверки и наблюдения.

«Вера дается быстро и естественно, скептицизм — медленно и неестественно, и большинство людей демонстрируют нетерпимость к неопределенности. Научный принцип, согласно которому какое-либо утверждение считается неверным, пока не будет доказано обратное, противоречит естественной для нас склонности принимать как истину то, что мы можем быстро постичь».

— из книги Майкла Шермера «Тайны мозга. Почему мы во всё верим»

Уровень скептицизма можно повысить или понизить, воздействуя на нейрохимию мозга. К примеру, препараты на основе дофамина усиливают склонность видеть смысл в случайных совпадениях, причем на «скептиков» они действуют сильнее, чем на «верующих».
Опыты по приему психоделиков тоже, как правило, усиливают значимость субъективных переживаний — вплоть до чувства единения со всем миром и осмысленности каждой детали непосредственного окружения.

Апофения и креативность

Существует сильная взаимосвязь между апофенией и креативностью. Творчество как раз и заключается в том, чтобы видеть значимые взаимосвязи там, где остальные их не замечают.

Само существование человеческого языка является примером апофении. Нет объективной логики, которая соединила бы слово, вещь и понятие — эти связи существуют только в нашем сознании и воображении. Поэтому язык полон парадоксов наподобие того, что сформулировал греческий стоик Хрисипп: «То, что ты говоришь, проходит через твой рот. Ты говоришь „телега“. Стало быть, телега проходит через твой рот».

В 2008 году лингвист Саймон Кирби провел эксперимент по изучению «инопланетного» языка, в котором наглядно проявилась человеческая способность находить порядок в хаосе. Участникам эксперимента показывали на экране картинки: квадраты, кружочки и треугольники, которые могли двигаться прямо, ехать зигзагами или крутиться. Рядом были написаны слова, которыми вымышленные инопланетяне называют эти фигуры. Зачем человек должен был назвать несколько фигур, половину из которых во время эксперимента ему на самом деле не показывали. В итоге он додумывал значение неизвестных фигур так, чтобы получалась более-менее стройная система.

Половину этих фигур показывали следующему участнику, затем следующему — и уже через несколько повторений появился язык с относительно четкой структурой. В нем были части слов, обозначающие цвета; обозначения круглого, квадратного и треугольного; прямого движения, зигзагообразного и кругового. В исходных фигурах не было никакого порядка — подписи к ним были абсолютно произвольными. Так творческая апофения упорядочивает мир, превращая хаос в осмысленную структуру.

Грань между художником и сумасшедшим, который отыскивает скрытые послания в газетах, довольно тонка. Разница в том, что первому всё-таки удается отличать реальность собственного воображения от реальности внешнего мира.

Человек, который успешно занимается творчеством — в том числе и научным, — видит большое количество взаимосвязей, но при этом умеет отличать удачные и работающие закономерности от неработающих и неудачных.
Апофения — естественный механизм, с помощью которого человек взаимодействует с окружающим миром. Если бы у нас получилось от него избавиться, мы превратились бы в безупречные логические машины, которые никогда не ошибаются, но ничего и не создают. Да, апофения приводит людей к вере в теории заговора, НЛО, экстрасенсорное восприятие, магию, каббалу, справедливость, астрологию, алхимию, лохнесское чудовище, снежного человека и тысячу других вещей, которые не подчиняются стандартам объективного знания и, возможно, не существуют. Но это и есть самая интересная особенность человека — умение придумывать вещи, которых не существует.

Олег Матфатов