«Занимательная орнитология» или «Птицы, как символ в искусстве»

Птицы всегда вызывали восторг способностями, которыми природа обделила человека. Ни тебе полететь к заоблачным высям навстречу солнцу, ни махнуть крылом в теплые края… Конечно, живописцы не обошли вниманием легкокрылых представителей фауны, где тем отведена особая роль: начать с того, что мировое яйцо — универсальный символ происхождения жизни. Продолжаем исследовать занимательную орнитологию.

Лебедь, петух, павлин и щегол. Возлюбленные детища Творца?

Верующие в каждом живом создании искали знаки и уроки Господа. Так, на Алтаре апостола Петра из Грабова, выполненного Мастером Бертрамом из Миндена, изображены лебедь, петух, павлин и щегол, расположившиеся около своего Создателя. Быть может выбор художника субъективный и не самый убедительный с точки зрения важности этих пернатых в человеческой судьбе, но рассмотрим предложенный квартет болем внимательно.

Щегол. Птичка невеличка, да коготок остер

Выше всех в изображенной сцене порхает щегол. Жизнерадостного и сообразительного щегла любят за пение и яркое оперение, за то, что птичка поддается дрессировке… Маленький храбрец еще и отличился перед Всевышним. В католической традиции бытовала легенда о том, что проворный малыш избавил Христа от засевшей в брови терновой колючки. Тогда-то капля крови случайно попала на оперение птички, и ее изображение в религиозных сюжетах — указание на будущие страдания сына Божьего ради искупления грехов человечества.

Белые лебеди Бога посланники

Совершенство белоснежного оперения грациозных красавцев свидетельство гения Творца, и в христианской символике лебедь — один из атрибутов Девы Марии, символизирующий ее добродетели.

Превращение в прекрасную птицу было не редкостью для героев древнегреческих мифов, существовало и обобщающее понятие — «кикн», что означает «лебедь». Кикнами были и сын Аполлона, и сын Ареса, и сын Посейдона, и один из женихов Пенелопы, и друг Фаэтона… Неудивительно, что всемогущий и любвеобильный Зевс также прибегнул к трансформации, дабы сочетаться браком с Немесидой и Ледой. Леда снесла яйцо, из которого вылупились братья Диоскуры, олицетворяющие утреннюю и вечернюю зарю, и Прекрасная Елена — абсолют женской красоты. Человеческой, а не божественной. Как гласит латинская эпиграмма:"Трое в этом яйце, но несхожий им выпадет жребий: Звездами двое взрастут, третья — Троянской войной".

Этот миф вдохновил многих живописцев, поскольку обессмертил союз земного и небесного, материального и духовного, воспел не ведающую преград страсть мужчины к избранной женщине, и магию женской красоты, заставляющую мужчину забыть обо всем на свете.

Моногамные в природе, лебеди — эти благородные птицы, — стали для людей воплощением преданности, верной и чистой любви.

Кроме понятия «лебединая верность», не менее популярно устойчивое словосочетание «лебединая песня». Античные легенды гласят, что лебедь поет только перед смертью. На самом деле эта птица никогда не пела. И не споет. Но миф сохранился и воплотился в известный образ славянского фольклора: Царевна-Лебедь навечно покидает супруга, когда тому удается подсмотреть, как она сбрасывает перья. «Лебединую песнь» — последние мгновения жизни сказочной царевны, — изобразил Михаил Врубель. Его героиня смотрит с тревогой и страхом: она решается на фатальный шаг, оставляя бренный мир.

И петух свои часы знает…

Этот представитель пернатых, прежде всего, известен тем, что будит по утрам пронзительным пением. Петух — символ не только бдительности, но и воскресения: его крик пробуждает ото сна, а пробуждение, по мнению христиан должно напоминать верующим о Страшном суде и всеобщем воскресении мёртвых.
Петух — эмблема отречения и раскаяния Петра. О причине такой символики единогласно сообщают все четыре евангелиста. Как следует из их записей, Христос открыл своему верному ученику, что в ночь после Тайной Вечери Петр успеет трижды отречься от него «прежде, нежели пропоет петух». Так и произошло. С тех пор петух стал неизменным атрибутом и постоянным укором отступника.

Несмотря на то, что благочестивый вестник зари принадлежал в качестве атрибута и другим святым — Галлунусу и Витту, — в христианском аллегорическом искусстве петух иногда персонифицировал один из семи смертных грехов — Похоть. Один кочет за всем курятником поспевает.

А вот на полотне Рембрандта ван Рейн «Ночной дозор» петух на поясе девочки — пародия на герб голландских ополченцев. Их называли кловенирами (klover — вид мушкета). Слово «кловенир» созвучно голландскому klauw — «птичий коготь». На гербах нидерландских гильдий самообороны изображались скрещенные лапы хищных птиц. У девочки же за поясом когтистые, четко выписанные лапки петуха. Ох уж эти доморощенные вояки!

Столь пышный символизм со временем начал сдавать свои позиции, но у некоторых художников была своя знаковая система и, например, в образный язык Марка Шагала органически вошли такие традиционно еврейские символы, как петух и рыба в значениях соответственно мужского и женского начала.

Знать паву по перьям

Экзотические птицы в качестве домашних любимцев были весьма популярны в Древнем Риме. Жители империи настолько любили своих питомцев, что не только увековечивали их в искусстве и поэзии, но даже хоронили питомцев со своими хозяевами. Павлин считался эмблемой императрицы и ее дочерей, тогда как орел был птицей императора.

Роскошный хвост, на котором отразились все цвета радуги, воспринимался как универсальный знак единства Бытия. Свойство экзотической птицы сбрасывать дивные перья и вновь их отращивать вызвало появление мифа о нетленности его плоти. Скорее всего, павлин ассоциировался с феніксом — мифической птицей, возрождающейся из пепла. Эту идею восприняло христианское учение, и образ павлина вошел в иконографию как символ обновления и воскрешения Иисуса Христа — об этом свидетельствуют мозаики и настенная живопись в катакомбах Древнего Рима.

Довольно часто павлин представлялся на изображениях грота в Вифлееме, где родился Христос: два павлина, которые пьют из одной чаши, указывают на духовное возрождение.

Раскрытый хвост павича похож на сотни глаз, которые наблюдают за нами. Из-за этого павлин ассоциируется и со всевидящим оком Бога. Перо павлина — эмблема святой Варвары.
В чередовании времени суток павлин соответствует сумеркам. Со змеей в клюве он обозначает победу света над тьмой.

Но нельзя забывать и о том, что церковь призывала к скромной смиренной жизни, и надменный, распустивший хвост павлин превратился в олицетворение греха гордыни, роскоши и тщеславия. В эпоху барокко на изображениях сцен крестного пути на Голгофу Иисус, лишенный своих одежд, искупает за людей грех тщеславия, которое представлено помещенным рядом павлином.

В России разводить этих экзотических птиц мог позволить себе только очень состоятельный человек и все качества, которые ненавидели в барине, переносились на «барскую птицу». Поэтому в России павлин — популярная аллегория надменности, самодовольства и спеси.

Для прерафаэлитов прекрасная птица — один из любимых символов — «красота ради красоты»

Очень любили использовать павлина в декоративных сюжетах представители арт-нуово. Интерьер ювелирного магазина Жоржа Фуке, разработанный Альфонсом Мухой, экспонируется в музее истории Парижа.

Особое место павлин занимал в творчестве Натальи Гончаровой. Он был ее символом, символом ее искусства, знаком единства Бытия, уходящим корнями в древние культуры. Художница рисовала одного и того же павлина в 5 стилях, но сохранилось только 2 варианта (на «египетский» манер, в виде «русской вышивки»).

Известная в 20-х годах XX столетия светская львица, аристократка маркиза Луиза Казати часто использовала павлина и как аксессуар и к своим авангардистским нарядам, и к театральным костюмам, в которых она появлялась на пресловутых маскарадах. Переливающиеся всеми цветами радуги перья павлина идеально соответствовали экстравагантным выходкам маркизы. На один бал Луиза Казати одела головной убор из павлиньих перьев, на другом светская львица появилась как золотая богиня, с живым павлином на поводке.

Попугай. Всякая птица безгрешна

Смешливые обитатели тропических лесов, еще в античные времена завезенные в Европу, тоже попали в иконографию. За экзотичность и способность имитировать человеческую речь к ним с уважением относились еще древние римляне. Об этом свидетельствует римская мозаика III века, на которой изображены друг над другом, головами в разные стороны: внизу — цесарка, вверху — попугай. Цесарка представляет земное, нижнее, стихийное женское начало. Эти птицы отличаются плотным «тельцем», а, услышав подозрительный шум, подхватываются с места, забывая и о яйцах, и о птенцах. Другое дело — попугай: он хорош собой, бесстрашно сражается и за детенышей, и за свою свободу, да и «говорит», почти как человек. В общем, птица более высокого полета, и для античных ценителей фауны попугай представлял доминирующее мужское, интеллектуальное начало в этом, казалось бы, нелогичном дуэте.

Пернатый гость из восточных краев в Средневековье не растерял перьев с «хвоста мифов» о себе. Бытовало поверье о том, что перья попугая не мокнут под дождем, поскольку он сам может вызывать дождь. За эту способность его почитали как один из символов Девы Марии, сохранившей свою девственность и чистоту.

В христианской символике попугай истолковывается как человек, так как эта птица может в совершенстве подражать человеческой речи. Именно это значение было популярно в голландкой живописи. Если взглянуть на натюрморт с фруктами Балтазара ван дер Аста, то на первый взгляд все кажется просто: два попугая опрокинули корзину с фруктами, которые рассыпались по столу. Обычное дело: птицы использованы в сюжете ради того, чтобы показать достаток и изобилие.

Но голландцы и тут не преминули зашифровать назидательный месседж: маленький попугай не обращает внимания на пролетающую мушку — земной соблазн, — а, открыв клюв, пытается подражать слышимым звукам. А крупный попугай сосредоточенно смотрит вниз, где на столе виднеются две груши — «человеческие» символы: праматерью Евы считается грушёвое дерево.

Традиция символического прочтения голландской живописи стремительно угасала к рубежу XVIII—XIX векав, и в дальнейшем зрителю предоставили свободу в расшифровке морального девиза картин. А заморские птицы уже не представляли собой диковинку, став привычным атрибутом экстравагантных господ.

Птицы — весьма популярные действующие персонажи в живописи, и на протяжении столетий занимали свое место в иконографии.

Сова — не только символ мудрости, но и предвестница смерти, зла. Ворон из-за черного оперения и привычки питаться падалью — знак дьявола.

Ласточка, в греческой мифологии — птица, посвященная Афродите, а в христианской символике — символ жажды духовной пищи и считается одним из воплощений Иисуса Христа.

Пеликан — аллегория самопожертвования.

Сорока стала символом болтливости и продажности.

Голубь — это чистая и безгрешная душа. Существует даже легенда, что дьявол и ведьмы могут превратиться в любое существо, кроме голубя и овцы.

Перепелка олицетворяет весну и обновление, куропатка — сладострастие.

Пристальное внимание к животному миру привлекла художников-натуралистов эпоха научных открытий.

На иных картинах — полным-полно экзотики. Льюис Кэрррол сочинил историю для Алисы Линделл, и не только Джон Тенниел запечатлел птицу додо и сцену игры в крикет.

Впрочем, внимание публики может быть приковано и к самым «простым» представителям мира пернатых. Благодаря роману «Щегол» Донны Тартт, картина и птица образуют совершенно иной символический ряд.

«…Я смущенно наклонился и взглянул на картину. Она была маленькой, самой маленькой на всей выставке и самой простой: желтый щегол на незатейливом бледном фоне прикован к насесту за веточку-ножку.

— Он был учеником Рембрандта и учителем Вермеера, — сказала мама. — И это крошечное полотно — то самое недостающее звено между ними. Ясный чистый дневной свет — сразу видно, откуда взялся у Вермеера свет такого качества. Конечно, в детстве я ни о чем таком и не подозревала, ни о какой исторической важности. Но она тут.

Я отступил назад, чтобы получше разглядеть картину. Птичка была серьезной, деловитой — никакой сентиментальности, — и то, как ловко, ладно вся она подобралась на жердочке, ее яркость и тревожный, настороженный взгляд напомнили мне детские фотографии моей матери — темноголового щегла с внимательными глазами.

— Знаменитая трагедия в истории Голландии, — говорила мама. — Была разрушена большая часть города.
— Что?
— Взрыв в Дельфте. При котором погиб Фабрициус… Учительница вон там рассказывала про это детям, не слышал?

…В семнадцатом веке в Дельфте взорвались пороховые склады… Фабрициус погиб, и его мастерская была разрушена. Почти все картины были уничтожены, кроме вот этой… Он был одним из величайших художников своего времени, в одну из великих эпох живописи. Он был очень очень знаменит. Печально, потому что сохранилось всего-то пять или шесть его картин. Остальное сгинуло — все-все его работы…» — впрочем, это уже другая история.