Ирина Лаубе — современная художница из Германии. Ее картины начинались с основы реализма, и она продолжала исследовать новые методы, стили и материалы на протяжении всей своей карьеры. Она черпает вдохновение в природе во всех ее проявлениях: в земле, в море и в небе; память и эмоции; прошлое и настоящее. Эти источники вдохновения используются для создания интересных и иногда абстрактных пейзажей, которые оживают на холсте.

Картины Лаубе — результат преднамеренного совпадения и тщательно спланированного развития. Цвета, свет, структуры и формы, которые она хочет использовать в определенной гармонии с различными техниками, лежат в основе ее работы.

Ирина Лаубе родилась в 1962 году в Новосибирске, Россия. Она выставлялась на международных выставках, а ее работы находятся в частных коллекциях по всему миру: в Японии, Китае, Новой Зеландии, Великобритании, Европе, США и Канаде.

Вопрос существования жизни после смерти терзает человечество на протяжении всей его истории. За тысячелетия народы мира создали множество концепций того, что ожидает человека «по ту сторону». «Вокруг света» предлагает отправиться в воображаемый тур по загробным мирам, не связанным с авраамическими религиями.

Вальхалла

Величественный чертог скандинавского бога Одина в Асгарде принимает в свои объятья избранных воинов, погибших в бою, — эйнхериев. В просторном доме Одина копья используются вместо стропил, крышу покрывают щиты, а освещает чертог блеск мечей. В Вальхаллу ведут 540 дверей: по преданию, когда придет Рагнарёк — последняя битва и гибель мира, — через каждую из них выйдут 800 воинов и сразятся с чудовищами.

Пока же Рагнарёк не наступил, попавшие в Вальхаллу бесконечно сражаются друг с другом, а потом как ни в чем ни бывало вместе садятся пировать. Они пьют медовое молоко, который дает коза Хейдрун, питающаяся листьями мирового дерева, и едят мясо вепря Сехримнира, который воскресает каждый день, чтобы опять попасть на стол к воителям.

Ирий

Загробный мир в славянской мифологии — райский сад, куда отправляются на зимовку птицы и змеи. Здесь растет мировое дерево — не то дуб, не то береза, не то яблоня с молодильными плодами, — у которого живут души умерших. В Ирии растут невиданные цветы и деревья, живут неземные птицы с чудесными голосами. Отсюда на Землю приходит весна, а аисты приносят в наш мир младенцев. Живым вход в Ирий закрыт: сад огражден железными воротами.

Дуат

В Древнем Египте верили, что после смерти человек попадает в Дуат — царство мертвых, где ему предстоит столкнуться с испытаниями и опасностями на пути к посмертному суду. Готовиться к путешествию через Дуат приходилось еще при жизни: египтяне учили заклинания, которые должны были пригодиться им по ту сторону. Также существовали ритуалы, амулеты и книги, которые облегчали путь души в загробном мире.

Трудности в Дуате поджидали не только людей, но и божеств: именно здесь каждую ночь бог солнца Ра сражался со змеем Апопом, олицетворением хаоса.

Если умершему удавалось пройти все испытания, он представал перед судом Осириса: на одну чашу весов боги помещали сердце покойного, а на другую — перо богини истины Маат. Люди, чье сердце оказывалось легче пера, попадали в Поля Иалу — место вечного блаженства. Участь же грешников оказывалась незавидной: их сердца скармливали пожирательнице Амат, навсегда лишая их права на посмертное счастье.

Река Сандзу

Мир живых и мир мертвых в японской буддистской традиции разделяет река Сандзу. После смерти душе предстоит пересечь ее за плату в шесть монет, причем путешествие это может оказаться непростым: благодетельные люди смогут спокойно перейти реку через мост, тем же, кто в равной степени творил зло и добро, придется шагать вброд, а вот грешникам перебираться на тот берег предстоит через глубокие воды, населенные драконами.

На берегах Сандзу души встречают два демона: старуха Дацуэ-ба раздевает умерших, а старик Кэнэо развешивает снятые одеяния на ветке прибрежного дерева, которая прогибается в зависимости от тяжести совершенных человеком деяний. Демоны не очень дружелюбны: с душ, приходящих голыми вместо одежды они снимают кожу, а грешникам ломают пальцы и привязывают голову к ногам.

Мбулу

В мифологии Фиджи Мбулу — обитель блаженных, населенная богами и духами усопших. По легенде, умершие отправляются туда из самой западной точки острова Вануа-Леву. Примечательно, что попасть в Булу могут и живые, но для этого придется очень разозлить богов: на Фиджи верят, что разгневанные божества могут схватить человека и бросить его в загробный мир, а вернуть его помогут лишь подношения от семьи и друзей.

Диюй

Ад в китайской мифологии — многоуровневый лабиринт с камерами для грешников, отбывающих заключение для искупления своих злодеяний. Под влиянием буддизма в Китае сложилась концепция «Десяти судилищ»: каждое из них управляется собственным судьей и налагает особые наказания. При этом в традиционных китайских легендах также идет речь о восемнадцати уровнях ада. В Диюе души пытают «до смерти», после чего они возвращаются в первоначальное состояние и истязания повторяются.

Шибальба

Преисподняя майя — место не для слабонервных: само название «Шибальба» примерно переводится как «место страха». По легенде, это подземное царство, вход в которое расположен в районе современных Гватемалы и Белиза. Правят там 12 богов, главные из них — Хун-Каме и Вукуб-Каме. Остальные десять правителей, своего рода «демоны», отвечают за различные страдания: они вызывают болезни, голод, боль, страх, нужду и смерть.

Для людей в Шибальбе приготовлены бесконечные опасности. По дороге к потустороннему царству путнику предстоит пересечь три реки: со скорпионами, кровью и гноем. Затем вас встретит перекресток четырех говорящих дорог, пытающихся обмануть наивного путешественника, а дальше — унизительный прием у богов, которые заставляют прибывших здороваться с манекенами и садиться на раскаленную плиту.

А после этих издевательств души умерших отправляли на испытания в шести специализированных «домах»: их пытали темнотой, холодом и жаром, бросали к голодным ягуарам и летучим мышам или заставляли пробираться через свободно движущиеся острые ножи.

Вайкунтха

Обитель бога Вишну в вайшнавском направлении индуизма, последователи которого поклоняются Вишну и его воплощениям, носит название Вайкунтха. Это место — конечный пункт назначения для душ, сумевших выйти из бесконечного цикла перерождений. В Вайкунтхе верные последователи Вишну, достигшие освобождения, существуют в вечном блаженстве в компании бога.

В садах Вайкунтхи растут деревья, исполняющие желания, воды озер здесь подобны нектару, а лотосы полны золота и украшений. Сам Вишну с женой Лакшми отдыхает в тени деревьев на ложе на постаменте из лотоса, а когда он играет на флейте, все живое вокруг танцует. Обитель бога свободна от сожалений, старости и смерти — это вечное место безграничного счастья, неподвластное законам материального мира.

Луа-о-Милу

Так в гавайской мифологии называется земля мертвых, управляемая богом Милу. Чтобы попасть туда, души умерших идут по дороге Махики, причем «входы» в загробный мир существуют на каждом острове Гавайского архипелага. Самые известные врата в Луа-о-Милу находятся в долине Вайпио на Большом острове: местные верят, что души умерших попадают в посмертие, спрыгнув с вершины расположенной в долине скалы. При этом, по легенде, этот вход в Луа-о-Милу давно сокрыт под черными песками.

Оказавшись в Луа-о-Милу, души усопших могут наблюдать за тем, что делают живые, и обращать их в камень своим взглядом. Более того, считается, что некоторые души достаточно сильны, чтобы вернуться на Землю. Смертные, в свою очередь, могут посетить Луа-о-Милу при жизни, однако они не должны ничего есть в загробном мире — иначе не смогут вернуться.

Элизий

В древнегреческой мифологии это «райская» часть посмертного мира, противоположность бездне Тартара и царству Аида. На Елисейских полях никогда не заканчивается весна и не бывает ненастий: ветер приносит желанную прохладу, но не становится бурей, не идут дожди, не выпадает снег. Леса в Элизии всегда зеленеют, воздух чист, а поля готовы к жатве. Население этого мира ведет легкую жизнь без забот, проводя дни в занятиях спортом и музыкой.

Аристарх Конюхов

Сколько весит молитва? Один мой знакомый как-то раз попытался найти ответ на этот вопрос, но и по сей день теряется в догадках. Хотя однажды поиск его чуть было не увенчался успехом…

В то время он был владельцем маленькой продуктовой лавки на Вест-Сайде, что в Нью-Йорке. Шел 1918 год; близилось Рождество. Примерно за неделю до праздника в лавку заглянула усталая женщина. Она хотела приготовить детям рождественский ужин, но денег на продукты у нее не было, и она попросила лавочника о помощи.

– А что у тебя есть? – спросил он.

– Муж мой погиб на войне, – ответила женщина. – Мне нечего предложить, кроме одной лишь молитвы.

В те годы мой друг не отличался особенной сентиментальностью. Оно и понятно, ведь магазин – это не ночлежка!

– Пиши свою молитву, – буркнул он, и принялся обслуживать очередного покупателя.

К его удивлению, женщина достала из кармана аккуратно сложенный листок бумаги, бережно развернула его и протянула через прилавок:

– Вот она. Я записала ее вчера ночью. Дочке нездоровилось, и я не спала.

Не вполне понимая, как поступить дальше, торговец машинально взял записку и тут же пожалел об этом. Что теперь с ней делать? Что сказать? Вдруг его осенило. Даже не взглянув на содержимое листка, он положил его на чашу старомодных весов и сказал: «Сейчас мы узнаем, сколько весит твоя молитва!»

Он положил на противоположную чашу булку хлеба. Невероятно, но чаша не опускалась! Не опустилась она и тогда, когда он добавил к хлебу другой сверток, потом еще и еще…

Он должен был избавиться от этой женщины, ведь в магазине уже собралось много народу!Чаша не опускалась. Лавочник побагровел, по лицу его заструился холодный пот…

Наконец он сказал: «Ну все, больше сюда ничего не поместится. Вот тебе мешок. Забирай!» – и отвернулся.

Со слезами на глазах, женщина взяла сумку и стала складывать в нее продукты. Лавочник старался не смотреть на нее, но, к его несчастью, пакет, что он ей дал, был довольно велик, и всем собравшимся было ясно, что места в нем еще предостаточно.

Не сказав ни слова, торговец выложил на прилавок большую головку сыра. И если бы он хоть на секунду размяк и взглянул на женщину, то был бы вознагражден робкой улыбкой, а в глазах ее прочитал бы выражение глубочайшей признательности.

Женщина ушла, а лавочник бросился проверять весы, с помощью которых только что успешно обслужил предыдущего покупателя. Весы были сломаны. Как и когда это произошло, он так и не понял.

Мой друг никогда прежде не встречал этой женщины. Не появлялась она в его магазине и после. Но до конца дней своих он помнил ее гораздо лучше, чем всех прочих женщин, когда-либо переступавших порог его лавки. И всю свою жизнь он хранил при себе тот листок с бесхитростными словами молитвы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь...»

У Оли в квартире живут сразу трое мужчин. Один из них толстый и очень ворчлив и придирчив. Он мог бы носить генеральский, как минимум, чин, но и без чинов ему, в общем и целом, отлично.

Второй молодой, и характер его очень крут. Он к Оле в квартиру чужих никогда не пускает. Раздастся звонок, и Второй у двери тут как тут, утробно рычит и зловеще глазами вращает.

А Третий — тюфяк. Он весь день на диване лежит. Ему наплевать на проблемы в глобальном масштабе. Ему бы до вкусного ужина с Олей дожить, и вместе поржать по субботам над камеди клабом.

Декабрьским вечером Оля шагала домой, устав от тяжелого дня и постылой работы. В московском дворе этой слякотно-грязной зимой под лавкой, худой и дрожащий, нашёлся Четвёртый. Он плакал и звал, он промок и ужасно замёрз. На шее ошейник, на нем золотой колокольчик. И Оле его стало жалко — ну просто до слез! Она предложила: живи у меня, если хочешь.

Тем первым троим не хотелось делить с ним ни дом, ни ужин, ни старый диван, и, конечно, ни Олю. На шее Четвёртого Оля нашла медальон, а на медальоне в металле был выдавлен номер. И Оля, конечно же, сразу его набрала, и номер ответил приятным мужским баритоном. Он был очень рад, и сказал, чтобы Оля ждала. Четвёртый — его. Он недавно свалился с балкона, охотясь на голубя, и убежал со двора. Пытался его отыскать Баритон, но не вышло. Он так благодарен, что Оля его забрала! Он скоро приедет, пусть ждут его. Кстати, он Миша.

Четыре кота помогли навести марафет, и Оля надела красивое синее платье. Нажарила быстро котам два десятка котлет, замёрзла, набросила сверху уютный халатик. Раздался звонок, и шестнадцатилапый табун пронёсся к двери, громко топая по ламинату. Открыла. Высокий брюнет. Три морщинки на лбу. Представился: Миша. А Оля подумала: Пятый.

Зайдёте на чай? Или, может, хотите котлет? Еще есть печенье и тортик. А я, кстати, Оля. И Миша сказал: а зайду! Почему бы и нет! Я, знаете, Оля, котлеты не ел аж со школы!

Полночи сидели на кухне они за столом: потерянный кот и друг друга нашедшие люди. Им было уютно и весело здесь вшестером. И быстро кончались и торт, и котлеты на блюде.

На следующий день, Оля с Мишей пошли на каток. В субботу — в кино. В воскресенье отправились в театр. Второй ревновал, бойкотировать начал лоток. А Третий был рад: может, вскорости будут котята.

Потом отмечали они вшестером Новый год. Встречали весну, проводили чудесное лето. Второй попривык, стал покладистый ласковый кот. Но Мишу он все-таки любит не так, как котлеты.

А к осени, Оля и Миша назвались семьёй. Зажили прекрасно и дружно со всеми котами. Коты и не знают, что скоро родится Шестой.

Спасибо за счастье охотнику за голубями.

Мальвина Матрасова

Море и Айвазовский вот уже полтора века — синонимы. Говорим «Айвазовский» — представляем море, а увидев морской закат или шторм, парусник или пенящийся прибой, штиль или морской бриз, произносим: «Чистый Айвазовский!» Не узнать Айвазовского — трудно. Но сегодня мы покажем вам Айвазовского редкого и малоизвестного. Айвазовского неожиданного и непривычного. Айвазовского, которого вы, возможно, даже не сразу узнаете. Короче, Айвазовского без моря!

Это — графические автопортреты Айвазовского. Пожалуй, тут он неузнаваем. И больше похож не на собственные живописные изображения (см. ниже), а на доброго своего приятеля, вместе с которым в молодости колесил по Италии, — Николая Васильевича Гоголя. Автопортрет слева — ни дать ни взять Гоголь, сочиняющий «Мёртвые души» за заваленным черновиками столом!

Еще занятнее — автопортрет справа. Почему не с палитрой и кистями, а со скрипкой? Потому что скрипка много лет была Айвазовскому верной подругой. Никто не помнил, кто подарил её 10-летнему Ованнесу, мальчику из многодетной и бедной семьи армянских переселенцев в Феодосии. Разумеется, нанять учителя родителям было не по карману. Но это и не понадобилось. Ованнеса выучили играть странствующие музыканты на феодосийском базаре. Слух у него оказался великолепный. Айвазовский мог подобрать по слуху любой напев, любую мелодию.

Скрипку начинающий художник привёз с собой в Петербург. Играл «для души». Нередко в гостях, когда Ованнес завёл полезные знакомства и начал бывать в свете, его просили сыграть на скрипке. Обладая покладистым характером, играть Айвазовский никогда не отказывался. В биографии композитора Михаила Глинки, написанной Всеволодом Успенским, есть такой фрагмент: «Однажды у Кукольника Глинка встретился с учеником Академии Художеств Айвазовским. Он мастерски пел дикую крымскую песню, сидя по-татарски на полу, раскачиваясь и придерживая у подбородка скрипку. Татарские напевы Айвазовского очень понравились Глинке, его воображение с юности привлекал восток… Два напева вошли со временем в лезгинку, а третий — в сцену Ратмира в третьем акте оперы «Руслан и Людмила».

Скрипку Айвазовский будет брать с собой всюду. На кораблях Балтийской эскадры его игра развлекала матросов, скрипка пела им о тёплых морях и лучшей жизни. В Петербурге, впервые увидев свою будущую жену Юлию Гревс на светском приёме (она была всего лишь гувернанткой хозяйских малышей), Айвазовский не решился представиться — вместо этого он снова возьмёт в руки скрипку и затянет серенаду на итальянском.

Интересный вопрос — почему на рисунке Айвазовский не упирает скрипку в подбородок, а держит её наподобие виолончели? Биограф Юлия Андреева объясняет эту особенность так: «по многочисленным свидетельствам современников, скрипку он держал на восточный манер, уперев ее в левое колено. Таким образом, он мог одновременно играть и петь».

А этот автопортрет Айвазовского приведём просто для сравнения: в отличие от не столь широко известных предыдущих, читателю он наверняка знаком. Но если на первых Айвазовский напомнил нам Гоголя, то на этом, с холёными бакенбардами — Пушкина. Кстати, именно такого мнения была и Наталья Николаевна, жена поэта. Когда чете Пушкиных на выставке в Академии художеств представили Айвазовского, Наталья Николаевна любезно заметила, что художник своим обликом очень напоминает ей портреты молодого Александра Сергеевича.

При первой (а если отбросить легенды — то и единственной) встрече Пушкин задал Айвазовскому два вопроса. Первый — для ситуации знакомства более чем предсказуемый: откуда художник родом? А вот второй — неожиданный и даже несколько фамильярный. Пушкин спросил Айвазовского, не мёрзнет ли он, южный человек, в Петербурге?

Знал бы Пушкин, насколько оказался прав! Все зимы в Академии художеств юный Ованнес и вправду ужасно, просто катастрофически мёрз.

По холлам и классам гуляют сквозняки, преподаватели кутают в пуховые платки спины. У 16-летнего Ованнеса Айвазовского, принятого в класс профессора Максима Воробьёва, от холода немеют резвые пальцы. Он зябнет, кутается в совсем не греющую, испачканную краской куртку, всё время кашляет.

Особенно трудно по ночам. Траченное молью одеяло не позволяет согреться. Все члены сковывает озноб, зуб не попадает на зуб, отчего-то особенно мёрзнут уши. Когда холод не даёт уснуть, студент Айвазовский вспоминает Феодосию и тёплое море.

Штаб-лекарь Оверлах строчит президенту Академии Оленину рапорты о неудовлетворительном здоровье Ованнеса: «Академист Айвазовский, быв переведен несколько лет пред сим в Санкт-Петербург из южного края России и именно из Крыма, с самого пребывания его здесь всегда чувствовал себя нездоровым и многократно уже пользуем был мною в академическом лазарете, страдая, как прежде сего, так и ныне, грудною болью, сухим кашлем, одышкою при восхождении по лестницам и сильным биением сердца».

Не потому ли и «Переправа через Неву», редкий для творчества Айвазовского петербургский пейзаж, выглядит так, что зубы сводит от воображаемого холода? Он написан в 1877-м, Академия давным-давно позади, а ощущение пронизывающей стужи Северной Пальмиры — осталось. Вздыбились гигантские льдины на Неве. Сквозь холодные мглистые краски пурпурного неба проступает Адмиралтейская игла. Холодно крошечным людям в повозке. Зябко, тревожно — но и весело. И кажется, так много нового, неизвестного, интересного — там, впереди, за пеленой заиндевевшего воздуха.

Государственный Русский музей (Санкт-Петербург) бережно хранит эскиз Айвазовского «Предательство Иуды». Он выполнен на серой бумаге белилами и итальянским карандашом.

В 1834-м Айвазовский готовил картину на библейскую тему по заданию Академии. Ованнес был по натуре довольно скрытен, любил работать в одиночестве и совершенно не постигал, как это его кумир Карл Брюллов в состоянии писать при любом скоплении народа. Айвазовский, напротив, для работы предпочитал уединение, поэтому когда предъявил товарищам по академии «Предательство Иуды», оно оказалось для них полной неожиданностью. Многие просто не могли поверить, что 17-летний провинциал всего лишь на втором году обучения способен на такое.

И тогда его недоброжелатели придумали объяснение. Ведь пропадает же Айвазовский всё время у коллекционера и мецената Алексея Романовича Томилова? А у того в собрании и Брюллов есть, и Пуссен, и Рембрандт, и мало ли еще кто! Наверняка хитромудрый Ованнес просто скопировал там картину какого-нибудь малоизвестного в России европейского мастера и выдал за свою!

К счастью для Айвазовского, президент Академии художеств Алексей Николаевич Оленин оказался о «Предательстве Иуды» другого мнения. Оленина настолько впечатлило мастерство Ованнеса, что он удостоил его высокой милости — пригласил погостить у него в усадьбе Приютино, где бывали Пушкин и Крылов, Боровиковский и Венецианов, Кипренский и братья Брюлловы. Честь для начинающего академиста неслыханная!

К 1845-му году 27-летнему Айвазовскому, чьи морские пейзажи уже гремят по всей Европе от Амстердама до Рима, отдают дань уважения и в России. Он получает «Анну на шею» (орден св. Анны 3-й степени), звание академика, 1500 десятин земли в Крыму в 99-летнее пользование и, может быть, главное — официальный военно-морской мундир! Морское министерство за заслуги перед Отечеством назначает Айвазовского первым живописцем Главного Морского штаба. Теперь Айвазовского обязаны пропускать во все русские порты и на все корабли, куда бы только он ни пожелал попасть. А весной 1845-го года по настоянию великого князя Константина Николаевича художника включили в состав морской экспедиции адмирала Литке в Турцию и Малую Азию.

К тому моменту Айвазовский уже исколесил всю Европу (в его заграничном паспорте больше 135-ти виз и таможенники устали доклеивать туда новые страницы), но на землях османов еще не бывал. Впервые он видит Хиос и Патмос, Самос и Родос, Синоп и Смирну, Анатолию и Левант. А больше всего его впечатлил Константинополь: «Вояж мой, — писал Айвазовский, — с его императорским высочеством Константином Николаевичем был чрезвычайно приятный и интересный, везде я успел набросать этюды для картин, особенно в Константинополе, от которого я в восхищении. Вероятно, нет ничего в мире величественнее этого города, там забывается и Неаполь, и Венеция».

"Кофейня у мечети Ортакей" — один из константинопольских видов, написанных Айвазовским после этой первой поездки. Вообще, отношения Айвазовского с Турцией — долгая и непростая история. Он будет посещать Турцию ещё не раз. Художника очень ценили турецкие правители: в 1856-м султан Абдул-Меджид I отметил его орденом «Нитшан Али» 4-й степени, в 1881-м султан Абдул-Хамид II — алмазной медалью. Но между этими наградами была и русско-турецкая война 1877-го года, во время которой снарядом был частично разрушен дом Айвазовского в Феодосии. Однако знаменательно, что мирный договор между Турцией и Россией подписывался в зале, украшенном картинами Айвазовского. Бывая в Турции, Айвазовский особенно тепло общался с живущими в Турции армянами, те уважительно звали его «Айваз-эфенди». А когда в 1890-е годы турецкий султан учинит чудовищную резню, в которой погибнут тысячи армян, Айвазовский демонстративно швырнёт османские награды в море, сказав, что-то же самое советует сделать султану с его картинами.

«Кофейня у мечети Ортакей» Айвазовского — идеальный образ Турции. Идеальный — потому что мирный. Расслабленно восседая на расшитых подушках и погрузившись в созерцание, турки пьют кофе, вдыхают кальянный дым, внимают ненавязчивым мелодиям. Струится расплавленный воздух. Время протекает меж пальцев, как песок. Никто никуда не спешит — незачем спешить: всё, нужное для полноты бытия, уже сосредоточено в настоящем моменте.

Нельзя сказать, что Айвазовский в пейзаже «Ветряные мельницы в украинской степи…» неузнаваем. Пшеничное поле в закатных лучах — почти как зыблющаяся поверхность моря, а мельницы — те же фрегаты: у одних ветер надувает паруса, у других — вращает лопасти.

Возможно он написал эту картину, когда перевёз свою семью из Феодосии в Харьков? 1853-м году Турция объявила войну России, в марте 1854-го к ней присоединились Англия и Франция — началась Крымская война. В сентябре неприятель был уже в Ялте. Айвазовскому нужно было срочно спасать родных — жену, 4-х дочек, старую мать. «С душевным прискорбием, — сообщал художник одному из корреспондентов, — мы должны были выехать из милого нашего Крыма, оставив все свое состояние, приобретенное своими трудами в продолжение пятнадцати лет. Кроме своего семейства, матушки 70 лет, должен был взять с собой и всех родных, мы и остановились в Харькове, как ближайшем городе к югу и недорогом для скромной жизни».

Биограф пишет, что и на новом месте жена Айвазовского Юлия Гревс, до этого активно помогавшая мужу в Крыму в его археологических раскопках и этнографических изысканиях, «пыталась увлечь Айвазовского археологией или сценами украинского быта». Ведь Юлия так хотела, чтобы муж и отец оставался с семьёй подольше. Не вышло: Айвазовский помчался в осаждённый Севастополь. Несколько дней под бомбардировками он с натуры писал морские бои, и лишь специальный приказ вице-адмирала Корнилова вынудил бесстрашного художника оставить театр военных действий.

Тем не менее, в наследии Айвазовского довольно много этнографически-жанровых сценок и украинских пейзажей: «Чумаки на отдыхе», «Свадьба на Украине», «Возращение со свадьбы» и другие.

Портретов Айвазовский оставил сравнительно мало. Но вот этого господина он писал не раз. Впрочем, и неудивительно: Александра Ивановича Казначеева художник считал «вторым отцом».

Когда Айвазовский был еще мал, Казначеев служил феодосийским градоначальником. В конце 1820-х годов ему всё чаще стали поступать жалобы: в городе кто-то шалит — разрисовывает заборы и беленые извёсткой стены домов. Градоначальник поехал осмотреть художества. На стенах красовались фигуры солдат, моряков и силуэты кораблей, наведённые самоварным углем, — нужно сказать, весьма и весьма правдоподобные. Через некоторое время городской архитектор Кох сообщил Казначееву, что вычислил автора этих «граффити». Это был 11-летний Ованнес, сын базарного старосты Геворка Гайвазовского. «Рисуешь ты прекрасно, — согласился, встретившись с „преступником“, Казначеев — но почему на чужих заборах?!» Впрочем, он сходу понял: Айвазовские так бедствуют, что не могут купить сыну принадлежности для рисования. И Казначеев сделала это сам: вместо наказания он подарил Ованнесу стопку хорошей бумаги и ящик красок.

Ованнес стал бывать в доме градоначальника, подружился с его сыном Сашей. И когда в 1830-м году Казначеев стал губернатором Таврии, он забрал Айвазовского, превратившегося в члена семьи, в Симферополь, чтобы там мальчик мог выучиться в гимназии, а еще три года спустя приложил все усилия, чтобы Ованнеса зачислили в Императорскую Академию художеств.

Когда выросший и прославившийся Айвазовский навсегда вернётся жить в Крым, он будет поддерживать дружеские отношения с Александром Ивановичем. И даже в каком-то смысле станет подражать своему «названному отцу», усиленно опекая бедных и обездоленных и основав «Общую мастерскую» — художественную школу для местной талантливой молодёжи. А еще Айвазовский по собственноручному проекту и за личные средства возведёт в честь Казначеева в Феодосии фонтан.

17 ноября 1869 года был открыт для судоходства Суэцкий канал. Проложенный через египетские пустыни, он соединил Средиземное и Красное моря и стал условной границей между Африкой и Евразией. Пропустить такое событие любознательный и всё еще жадный до впечатлений 52-летний Айвазовский не мог! Он приехал в Египет в составе русской делегации и стал первым в мире маринистом, написавшим Суэцкий канал.

«Те картины, в которых главная сила — свет солнца… надо считать лучшими», был всегда убеждён Айвазовский. А как раз солнца-то в Египте было в избытке — только работай. Пальмы, пески, пирамиды, верблюды, далёкие пустынные горизонты и «Караван в оазисе» — всё это осталось на картинах Айвазовского (1, 2). А еще художник оставил занятные воспоминания о первой встрече русской песни и египетской пустыни:

«Когда русский пароход входил в Суэцкий канал, шедший впереди его пароход французский сел на мель, и пловцы принуждены были переждать, покуда тот снимется. Эта остановка длилась часов пять.

Была прекрасная лунная ночь, придававшая какую-то величавую красоту пустынным берегам древней страны фараонов, отторгнутой каналом от азиатского берега.

Чтобы сократить время, пассажиры русского парохода устроили импровизированный вокальный концерт: г-жа Киреева, обладая прекрасным голосом, приняла на себя обязанности запевалы, стройный хор подхватывал…

И вот на берегах Египта зазвучала песня о „матушке Волге“, о „тёмном лесе“, о „чистом поле“ и понеслась по волнам, осеребрённым луною, ярко светившей на рубеже двух частей света…»

Возможно, кому-то из читателей будет в новинку узнать, что Иван Константинович Айвазовский был истинным ревнителем Армянской апостольской церкви, одной из древнейших, кстати, христианских церквей. Армянская христианская община была и в Феодосии, а Синод располагался в «сердце Армении» — городе Эчмиадзине.

Старший брат Айвазовского Саргис (Габриэл) стал монахом, потом архиепископом и выдающимся армянским просветителем. Для самого же художника его религиозная принадлежность отнюдь не была пустой формальностью. О самых важных событиях своей жизни (например, о свадьбе) он ставил в известность Эчмиадзинский Синод: «Женился 15 августа 1848 года на Джулии, дочери Якова Гревса, англичанина-лютеранина, однако венчался в армянской церкви и с условием, что дети мои от этого брака тоже будут крещены в армянской святой купели».

Когда семейная жизнь разладится, Айвазовскому придётся там же испрашивать позволения на расторжение брака…

В 1895-и году в Феодосию к Айвазовскому приезжает высокий гость — каталикос Хримян, глава Армянской церкви. Айвазовский возил его в Старый Крым, где на месте разрушенных церквей он возвёл новую и даже написал для неё алтарный образ. На торжественном обеде на 300 человек в Феодосии католикос пообещал художнику: «Я, Хримян Айрик, в одной руке — крест, в другой — Библия, буду молиться за тебя и за мой бедный армянский народ». В этом же году вдохновленный Айвазовский напишет картину «Католикос Хримян в окрестностях Эчмиадзина».

Через 5 лет 82-летнего Айвазовского не станет. Его могилу на подворье древнего храма украшает надпись на армянском языке: «Рождённый смертным, оставил по себе бессмертную память».

Было бы несправедливо по отношению к читателю окончить наш рассказ о картинах Айвазовского, где отсутствует море, фактом смерти художника. Тем более, затронув многие важные биографические вехи, мы так и не поговорили о любви.

Когда Айвазовскому было ни много ни мало 65 лет, он влюбился. Причём влюбился совсем по-мальчишески — с первого взгляда и в обстоятельствах, меньше всего располагавших к романтике. Он ехал в экипаже по улицам Феодосии и пересёкся с похоронной процессией, в составе которой шла затянутая в чёрное молодая прекрасная женщина. Художник считал, что в родной Феодосии всех знает по именам, но её он, как будто, видел впервые и даже не догадывался, кем она приходится покойному — дочкой, сестрой, женой. Навёл справки: оказалось — вдовой. 25 лет. Зовут Анна Саркизова, в девичестве Бурназян.

Покойный муж оставил Анне имение с дивным садом и великим богатством для Крыма — источником с пресной водой. Вполне состоятельная, самодостаточная женщина, к тому же на 40 лет моложе Айвазовского… Но когда художник, трепеща и не веря в возможное счастье, сделал ей предложение, Саркизова приняла его.

Год спустя Айвазовский признавался другу в письме: «Минувшим летом я вступил в брак с одной госпожой, вдовой-армянкой. Ранее с нею знаком не был, да вот о добром ее имени слышал премного. Жить теперь мне стало спокойно и счастливо. С первой женой уже 20 лет не живу и не вижусь с нею вот уже 14 лет. Пять лет тому назад Эчмиадзинский синод и католикос разрешили мне развод… Только вот очень страшился связать свою жизнь с женщиной другой нации, дабы слёз не лить. Сие случилось Божьей милостью, и я сердечно благодарствую за поздравления».

17 лет они проживут в любви и согласии. Как и в юности, Айвазовский будет много и невероятно продуктивно писать. И еще он успеет показать любимой океан: на 10-м году брака они поплывут в Америку (через Париж) и, по легенде, эта красивая пара часто будет единственными людьми на корабле, не подверженными морской болезни. Пока большинство, укрывшись в каютах, пережидало качку и шторм, Айвазовский и Анна безмятежно любовались морскими просторами.

После смерти Айвазовского Анна более чем на 40 лет (а доживёт она до 88-ми) станет добровольной затворницей: ни гостей, ни интервью, ни, тем более, попыток устроить личную жизнь. Есть что-то волевое и одновременно загадочное во взгляде женщины, чьё лицо наполовину скрывает газовая вуаль, так похожая на полупрозрачную поверхность воды с морских пейзажей её великого мужа, Ивана Айвазовского.

Автор: Анна Вчерашняя

Датчанин Петер Мёнстед потрясает прежде всего реалистичностью. Его учителем был Бугро, а также на его творчество повлияли импрессионисты: Мёнстед по их примеру уделял большое внимание переменчивости свето-воздушной среды, работал на пленэре. Кстати, совместные вылазки на природу он делал в компании Великой княгини Ольги Александровны Романовой: младшая сестра императора Николая II, с детства увлекавшаяся живописью, после революции оказалась в Дании и подружилась там с этим популярным художником. Как и всякий автор понятных и эффектных работ, Мёнстед был очень известен и богат.

Ричард Савойя. Красный велосипед. 2019

Автор — из двуязычной Канады, так что его имя Richard Savoie в публикациях на русском языке можно встретить в двух вариантах — Ричард Савойя и Ришар Савуа. В любом случае, пушистый снег и тёплые ночные огни Квебека вы наверняка запомните. «А это вообще законно — писать такие красивые пейзажи?» — спрашивают художника в соцсетях его поклонники.

Бруно Лильефорс. Зимний пейзаж со снегирями. 1891

Шведского анималиста Бруно Лильефорса интересовали не только животные и места их обитания, но и живопись. Художник, работающий в этом жанре, мог бы ограничиться реалистичностью, достоверностью, однако Лильефорс присматривался к новым веяниям в искусстве, перенимал опыт импрессионистов и художников, работавших в стиле модерн. Неудивительно, что в результате он приобрёл не только собственный стиль, но и славу.

Александр Бенуа. Никольский собор зимой. 1923

Собор едва виден за покрытыми снегом ветвями на этой небольшой, чуть больше альбомного листа, акварели. Но сквозь деревья и снег вполне просматривается то величие, о котором писал Александр Бенуа в своих воспоминаниях о жизни в Петербурге:

— Каждая из диковин нашего околотка значила для меня очень много, но надо всем господствовала сверкающая золотыми куполами Никольская церковь. Она была одним из самых роскошных и самых внушительных среди петербургских храмов. В раннем детстве, однако, мое отношение к ней было какое-то смешанное, складывалось оно из любования, почитания и из жути. Я не мог отделаться от впечатления, что вся эта группа из пяти вышек составляла какую-то семью богатырей, чела коих были украшены шлемами, и что старший из них, стоявший в середине, и есть «Сам Боженька», что на его лице написано скорбно-строгое выражение. Когда я себя чувствовал в чем-либо виноватым, то именно этот Боженька, казалось, глядел на меня с особой укоризной, а то и с гневом. Нижняя часть Николы Морского была несравненно приветливее. В многоугольном плане его стен, в кудрявых капителях, в бесчисленных херувимах, которые барахтаются в пухлых облаках над окнами и дверями, в узорчатых, частью позолоченных балконах, в лепном сиянии, окружающем среднее овальное окно — выражено нечто радостное, всё приглашает не столько к посту и покаянию, сколько к хвале Господа, к празднованию Его великих благодеяний. Я не уставал все эти подробности разглядывать и, вероятно, от этого «интимного» знакомства с чудесным произведением XVIII века родилось мое восторженное отношение к искусству барокко. Очень уважал этот шедевр и мой папа, от которого я и узнал замысловатое, но хорошо усвоенное имя строителя Никольского собора — Саввы Чевакинского. Благодаря примеру моего же отца, который, будучи ревностным католиком, всё же относился с величайшим благоговением и к православному вероисповеданию, я мог относиться к Николе Морскому, как к нашей церкви — и это тем более, что папа носил то же имя, как и великий Святитель, именем которого наречен собор и что Храмовой Праздник Николы, 6-го декабря, совпадал с празднованием папиных именин. Самый адрес нашего обиталища тогда, когда еще действовал старомодный обычай давать адреса в несколько описательной форме звучал так: «Дом Бенуа, что у Николы Морского».

Алексей Саврасов. Зимний пейзаж. 1871

Грачей не видно и ещё нескоро прилетят, но Саврасов — тот самый: заразительно влюблённый в самое обычное и неказистое. Дым из трубы, свет в окошках — и неказистое уже кажется волшебным: в таком небе вполне может промелькнуть Вакула верхом на чёрте, направляясь за черевичками для Оксаны — «в Петембург, прямо к царице!»

5. Иван Айвазовский. Зимний пейзаж. 1880-е

В 2008 году на аукционе «Сотби» этот пейзаж был продан за 553 тысячи фунтов стерлингов (тогда это было чуть больше 1 млн долларов), а в описании лота была сделано предположение, что две тёмные фигуры на аллее могут быть изображением членов царской семьи в трауре — после убийства императора Александра II в 1881 году.

«Я предпочитаю день жизни в Италии месяцам на севере», — признавался Айвазовский, который, приобретя образование, известность и связи в холодном Петербурге, всё время старался улизнуть на свою южную родину, в Федосию, а после и вовсе осел там. Окружающие к мёрзнущему в северной столице гению относились с сочувствием. Осенью 1836-го, незадолго до своей гибели, на выставку талантливых учеников Академии художеств заглянули Пушкин с супругой. Айвазовскому только 19-лет, но его успехи уже таковы, что он был представлен Пушкину. И вот что рассказывал о той мимолётной беседе двух гениев Айвазовский много лет спустя: «Узнав, что я крымский уроженец, великий поэт спросил меня, из какого города, и если я так давно уже здесь, то не тоскую ли я по родине и не болею ли на севере».

Он и тосковал, и болел... Как объяснить то, что теплолюбивый южанин Айвазовский, прославившийся изображениями воды вовсе не в кристаллическом состоянии, вдруг оказался лидером по числу номинаций в снежном голосовании и захватил верхушку списка? Похоже, здесь сочетание факторов. С одной стороны, безусловная уже любовь публики к одному только имени Айвазовского. А с другой — удивление: «Как?! Он ещё и зиму может? И даже без моря, с одной только сушей?» Ещё как может.

Клод Моне. Сорока. 1869

Шедевр импрессионизма, созданный за 5 лет до Первой выставки импрессионистов. В отличие от Айвазовского, Моне писал снег на природе — порой приходилось надевать сразу три пальто. Картину эту, конечно, высмеяли — за снег в разноцветных пятнах. И не приняли на выставку Салона. Разумеется, пёстрый от солнечного света и теней снег станет одним из открытий и достижений импрессионизма. Станет трендом, которым, выкрутив яркость на максимум, воспользуется и художник, занявший следующую строчку в этом топе снежных пейзажей.

3. Игорь Грабарь. Иней. 1904

Этот «Иней» написан на картоне и хранится в Вятском художественном музее, в отличие от версии 1905 года из Ярославского художественного музея, написанной на холсте — она больше и ярче.

Цветной импрессионистский снег, отливающий синим, фиолетовым, золотым, коралловым, стал визитной карточкой Игоря Грабаря. Художник охотился за снегом (и окрашивающим его в праздничные оттенки солнцем) круглый год: у него есть картины с мартовским снегом и даже с сентябрьским. А этюд знаменитой картины «Февральская лазурь» художник писал из специально прорытой в снегу траншеи.

2. Хендрик Аверкамп. Зимний пейзаж с конькобежцами. 1608

У нидерландца Хендрика Аверкампа снег ещё серебристо-белый, но его зимние пейзажи тоже очень яркие: за счет домов, одежды многочисленных персонажей, предметов для игр и веселья, царящего на картинах. Веселье это, впрочем, небезгранично — достаточно присмотреться к людям, которым не до катания на коньках, и найти в нижнем левом углу мёртвую лошадь, которой лакомятся пёс и вороны. Художник смотрит за зимними развлечениями сверху, заняв брейгелевскую позицию, пристально и беспристрастно — от его взгляда не укроется ничего.

Питер Брейгель Старший. Охотники на снегу. 1565

Когда в 2018-м году в столице Австрии проходила его невиданная по масштабам ретроспектива, создавалось впечатление, будто все толпящиеся в выставочных залах говорят по-русски, а все летящие из Москвы в Вену — направляются именно на Брейгеля. Самая любимая картина — конечно, «Охотники на снегу», знакомые по фильмам Тарковского, потрёпанным художественным альбомам и современным цифровым репродукциям, которые можно увеличивать если не бесконечности, то до того состояния, когда с чистым сердцем можно утверждать: мол, знаю у Брейгеля «речку, поле, и лесок, в поле — каждый колосок».

На переднем плане «Охотников» усталые мужчины возвращаются домой. На среднем — суета, должно быть, шумная. Но взгляд взгляд несётся дальше — к изображённому на заднем плане белому безмолвию: бесконечному, величественному, обнуляющему ежедневные хлопоты. Снежная медитация, за которой не нужно отправляться в Непал. И даже в Вену не обязательно. Просто открываешь любой фрагмент этой картины — и всё, что нужно для перезагрузки, у тебя под рукой.

А вы знаете, что снеговик на самом деле не толстый добряк с морковкой, а языческий персонаж, кроме того снежная баба и снеговик — это вовсе не одно и то же?

Снеговик в классическом представлении – это три снежных кома: большой (живот), средний (грудь) и маленький (голова). Руки снежного человечка чаще всего делаются из веток, но бывают скульптуры и с ручками из снега. Сейчас это кажется незыблемой классикой, тем не менее, такой стандарт для снеговиков был неофициально принят лишь в XIX веке. А раньше это были существа, способные своим видом напугать не только ребенка, но и взрослого. При лепке снежной фигуры люди пускали в ход всю свою фантазию, воплощали свои страхи и переживания.

Откуда взялись "снежные человеки"

Люди даже в глубокой древности питали слабость к изобразительному искусству и использовали для самовыражения любой доступный материал. Вполне логично представить, что для северян зимой таковым являлся снег. Потому, хоть точно и неизвестно, когда человечество стало лепить снеговиков, можно предположить, откуда это поветрие началось. А почему оно распространилось, мы знаем почти наверняка.

Ясно, что в Африке, откуда родом наши предки, снеговиков не было и быть не могло. Они могли появиться лишь в Европе. Ее наши предки заселили, по разным оценкам, от 35 000 до 44 000 лет назад. Кстати, примеры первых скульптур как раз датируются этим временем. Это глиняные фигуры медведя и бизонов, обнаруженные во французской пещере Монтеспан, и им примерно 30 000 — 35 000 лет. Так что снеговики могли появиться очень давно. И лепили их вовсе не для забавы. Ученые полагают, что когда-то снежные фигуры олицетворяли языческих божеств. На Руси, к примеру, их почитали как духов зимы. Причем большая часть духов была… дамами.

Славяне верили, что за различные атмосферные явления: метель, снег, вьюгу или туман — отвечает именно женское божество. Чтобы задобрить «госпожу метелицу», и лепили снежную бабу. Есть и другая версия. Знаменитый собиратель фольклора Александр Афанасьев, который в свое время провел глубокий анализ славянских верований и легенд и сравнил их с преданиями других народов, предположил, что снеговик олицетворяет сотворенную человеком небесную нимфу. Последняя каждый год замертво падает на землю в результате борьбы между божествами грома и туч. Весной нимфа тает и вновь возвращается на небеса в виде пара. Этот пар потом проливается дождем, который необходим для хорошего урожая. Чтобы он уродился как можно лучше, люди и лепили снеговиков.

Впрочем, имелся и мужской персонаж — снеговик. Поначалу на Руси снеговиков делали в виде столбов с головой и двумя комочками-руками по бокам. Вероятно, эта традиция восходит к славянским языческим идолам, которых тоже изображали в виде высоких столбов с прямоугольной головой. Такими идолами, только зимними, вероятно, были и снеговики.

Первый снеговик был итальянцем

Сегодня никто точно не скажет, кто первым слепил фигуру из снега, и в какой стране это произошло. Однако есть упоминание, что один из первых снеговиков «родился» в руках Микела́нджело ди Лодо́вико ди Леона́рдо ди Буонарро́ти Симо́ни в XV веке. Где скульптор взял снег, и как выглядело его детище – история умалчивает. В то же время некоторые источники утверждают, что снеговик был придуман святым Франциском Ассзиским. Хотя слово «schneemann», что означает снежный человек, немецкого происхождения, а «snowman» - английского.

В печатном издании снеговик первый раз отметился в Часослове, XIV век, где можно было увидеть и иллюстрацию – люди скатывают снег в большие шары. Возможно, чтобы слепить снеговика?

Первый снимок снеговика, 1845 год. Mary Dillwyn/National Museum of Wales Интересно, что различие снеговиков по полу существовало только у славян. В западных странах известен лишь snowman — «снежный человек». И там снеговики зачастую изображали монстров — при лепке можно было воплотить в недолговечной скульптуре все свои страхи. При этом снег связывался с божественным, ведь он падал с неба, а сами фигуры связывались с нечистой силой. Снеговикам-страшилам полагалось отпугивать злых духов. Впрочем, уже в Средние века снеговиков все чаще стали лепить в реалистичной манере, что должно было, наоборот, привлечь бесов.

Люди верили, что нечистая сила может перепутать снеговика с человеком и вселиться в него, а с наступлением весны просто растаять.

А вообще, снеговики могли иметь очень разный смысл даже для одного народа, не говоря уже о соседних. Так, первое достоверное изображение нашего героя относится к 1380 году. Оно было обнаружено в Гаагской библиотеке в так называемой «Книге часов» — молитвеннике для рядовых прихожан, который использовали в Средневековье. На полях книги был нарисован снеговик, которого поджаривали на огне. С чем связано это действие — непонятно.

Снеговики-злюки и путь к доброте

Когда произносишь слово снеговик, представляется смешной человечек из снега, символизирующий приход зимы и новый год. А ведь так было не всегда.

Сегодня, когда в домах есть отопление, горячая вода и прочие блага цивилизации, холодная зима не может напугать человека. Раньше же все было иначе - зимнее время считалось самым тяжелым для выживания. Видимо поэтому и снеговики лепились в виде страшных, злобных, большого размера чудовищ. Возможно, они олицетворяли холодную, тяжелую зиму.

Но в целом снеговики символизировали языческих персонажей и каждый их атрибут также носил определенный смысл. Морковь вместо носа втыкали, чтобы был хороший урожай в следующем году, ведро на голову надевали для достатка в доме, а угли-глаза знаменовали собой избавление от прошлого. Метла же была призвана отгонять злых духов (как и ожерелье из чеснока, которое надевали на снеговиков в Румынии). Хотя мнение относительно последней разные: метла, к примеру, могла помочь снеговику подняться в небо и передать людские послания богам, или же она могла отгонять сильные морозы и «приметать» больше снега, чтобы земля лучше рожала в новом сезоне.

Страхов, связанных со снеговиками, было немало, например, их не рекомендовалось лепить в полнолуние во избежание проблем, ночных кошмаров, неудач. В северных странах не рекомендовали смотреть на снеговика из окна. Если человек шел ночью и наткнулся на снежную скульптуру, он должен был как можно быстрее сменить траекторию пути и постараться не смотреть на нее.

Такая ситуация продолжалась вплоть до XIX века. Люди стали просвещеннее, сказочные страшилки увлекали их все меньше. Снеговики постепенно перешли в категорию символов Нового года и Рождества. Появились красочные открытки с изображениями снеговичков, которые приветливо улыбались, словно желая счастливого праздника.

Тем не менее, у христиан сохранялось поверье, что они – посланники небес, ангелочки, которые помогают бороться с бесами, и у которых можно просить что угодно. Главное – вылепить такого ангела из чистейшего свежего снежка, и усердно просить его, чтобы он услышал и принял просьбу. А уж потом, растекаясь от наступающего тепла, унес ее в небо в виде тысячи мельчайших капель.

Снеговики нашего детства

«Мы не ели, мы не пили, Бабу снежную лепили», писала знаменитая детская поэтесса Агния Барто. Да, именно бабу, существо женского рода. В России, в отличие от Европы, все снежные скульптуры имели свой пол. Еще во времена язычества наши предки лепили снеговиков, которым доверяли самые тайные желания: разбогатеть, избавиться от болезни, жениться… А вот за хорошей зимней погодой обращались к Снежной бабе, так как считали ее духом женского пола, управляющим погодой.

К снежным скульптурам обоих полов относились с уважением. Не даром существуют русские выражения «мороз-батюшка», «зима-матушка». Кстати, январь в народе часто называли «снеговик».

Во что снеговика нарядишь, так и новый год проведешь

Как только в городах и селах выпадал первый снег, начиналась работа по лепке снежных баб, причем сделать их полагалось целых три. Большая баба была ответственна за хорошую зимнюю погоду, средняя – за урожайность, маленькая, носящая смешное имя Крышня, отвечала за радость, веселье и счастье в доме.

В европейских странах было принято ставить снеговика неподалеку от дома. Снежного человека украшали, одевали, даже раскрашивали, в общем, всячески ублажали. Сейчас уже мало кто верит в то, что снеговик может влиять на судьбу или менять погоду. Их лепят, чтобы развлечься, весело провести время. Но обязательные аксессуары все же остались и они всем известны. А что они означали раньше?

Надетое вместо шапки ведро символизировало достаток, финансовое благополучие. Нам бы так. Метла в снежных руках помогала прогнать холода и притянуть к земле побольше снега для будущего урожая. Глазки из углей и другая «косметика» на снежном лице – для того, чтобы все горести и обиды ушли в прошлое. Морковный нос, естественно, олицетворял мольбу об урожайности, плодородии. Бусы из чеснока отгоняли бесов и прибавляли здоровья тем, кто жил неподалеку от снеговика.

Увлечение снеговиками

Многие детские писатели с удовольствием писали о снеговиках. Милая сказка с названием «Der Wunsh des braunen Schneemannes» («Мечта коричневого снеговика») была написана немецким писателем Мэнди Фогелем. Игрушка-снеговичок, сделанная из шоколада, очень хочет посмотреть на снег. Малыш Тим выносит шоколадного друга на улицу, где тот покрывается инеем. Снеговичок радуется, что стал белым, а мальчик молчит, понимая, что шоколадка ошибается.

Ганс Христиан Андерсен рассказал о жизни и судьбе снежного человека в сказке «Снеговик». Это грустная история. Снеговичок, которого дети слепили в морозы, не испытывал радости от снежных бурь, холода и других прелестей зимы. Он заглядывал в окошко и с тоской смотрел на печку, в которой пылали дрова. Что-то шевелилось в его снежной душе, когда он смотрел на пламя и искрящиеся угольки.

И только весной, когда наступило тепло, все стало ясно. Снеговик растаял под лучами солнца, и стало понятно, почему его так влекло к огню – внутри его была кочерга. Она и тянулась к печи, вспоминая свою любимую работу.

Достижения снеговиков

Снеговик в современном мире – это не только символ зимы, пришедший из старины. Это еще и возможность установить рекорд. Каждый год в мире, в том числе и в нашей стране, проходят сотни всевозможных фестивалей, посвященных снеговикам и снежным скульптурам.

Например, снеговичок высотой 16,7 метра был воздвигнут в Австрии, на горном курорте Гальтюр.

А самый необычный снеговик, пожалуй, был сооружен в Цюрихе. Сделанного из ваты большого снеговика… начиняют взрывчаткой и помещают в костер. Швейцарцы верят, что чем быстрее вспыхнет несчастный, тем жарче будет лето. С искоренением язычества на Руси снеговиков лепить практически перестали. Вернул традицию Петр I, который и сам очень любил лепить снежных баб, называя их снежными дурами и устраивая состязание на лучшего снеговика среди своих придворных. «Лучший» в понимании царя — самый смешной или вычурный.

По части вычурности снеговиков соревнуются и поныне. К примеру, в американском городе Бетел (штат Мэн) слепили снежную бабу в честь сенатора штата Олимпии Сноу. Высота «сенатора» составила 37 м, а вес — около 6000 т. Вместо рук вставили елки и даже не лишили красавицу Олимпию (так называли снеговика) «женских штучек»: вместо ресниц воткнули лыжи, а пять автомобильных шин, которые стали губами, выкрасили в красный цвет. Снеговик попал в Книгу рекордов Гиннесса. Наши сограждане, впрочем, тоже не промах. В 2013 году в Лианозовском парке в Москве был слеплен самый большой снеговик в России — его высота составила 9,40 м. Он тоже был занесен в книгу рекордов — правда, не мировую, а российскую.

Тем не менее и в России, и на Западе окончательно перестали связывать снеговиков с языческими божествами лишь в XIX веке. Снеговики превратились только в милый атрибут Рождества и зимы вообще. Именно тогда их стали лепить не в виде столбов, монстров, реальных людей и бог знает кого еще, а в виде трех шаров, поставленных друг на друга. Кстати, в Великобритании и Японии снеговиков традиционно лепят на основе двух сфер.

Существует даже Всемирный день снеговика — 18 января.