Удивительные картины с красивейшими зимними пейзажами

Датчанин Петер Мёнстед потрясает прежде всего реалистичностью. Его учителем был Бугро, а также на его творчество повлияли импрессионисты: Мёнстед по их примеру уделял большое внимание переменчивости свето-воздушной среды, работал на пленэре. Кстати, совместные вылазки на природу он делал в компании Великой княгини Ольги Александровны Романовой: младшая сестра императора Николая II, с детства увлекавшаяся живописью, после революции оказалась в Дании и подружилась там с этим популярным художником. Как и всякий автор понятных и эффектных работ, Мёнстед был очень известен и богат.

Ричард Савойя. Красный велосипед. 2019

Автор — из двуязычной Канады, так что его имя Richard Savoie в публикациях на русском языке можно встретить в двух вариантах — Ричард Савойя и Ришар Савуа. В любом случае, пушистый снег и тёплые ночные огни Квебека вы наверняка запомните. «А это вообще законно — писать такие красивые пейзажи?» — спрашивают художника в соцсетях его поклонники.

Бруно Лильефорс. Зимний пейзаж со снегирями. 1891

Шведского анималиста Бруно Лильефорса интересовали не только животные и места их обитания, но и живопись. Художник, работающий в этом жанре, мог бы ограничиться реалистичностью, достоверностью, однако Лильефорс присматривался к новым веяниям в искусстве, перенимал опыт импрессионистов и художников, работавших в стиле модерн. Неудивительно, что в результате он приобрёл не только собственный стиль, но и славу.

Александр Бенуа. Никольский собор зимой. 1923

Собор едва виден за покрытыми снегом ветвями на этой небольшой, чуть больше альбомного листа, акварели. Но сквозь деревья и снег вполне просматривается то величие, о котором писал Александр Бенуа в своих воспоминаниях о жизни в Петербурге:

— Каждая из диковин нашего околотка значила для меня очень много, но надо всем господствовала сверкающая золотыми куполами Никольская церковь. Она была одним из самых роскошных и самых внушительных среди петербургских храмов. В раннем детстве, однако, мое отношение к ней было какое-то смешанное, складывалось оно из любования, почитания и из жути. Я не мог отделаться от впечатления, что вся эта группа из пяти вышек составляла какую-то семью богатырей, чела коих были украшены шлемами, и что старший из них, стоявший в середине, и есть «Сам Боженька», что на его лице написано скорбно-строгое выражение. Когда я себя чувствовал в чем-либо виноватым, то именно этот Боженька, казалось, глядел на меня с особой укоризной, а то и с гневом. Нижняя часть Николы Морского была несравненно приветливее. В многоугольном плане его стен, в кудрявых капителях, в бесчисленных херувимах, которые барахтаются в пухлых облаках над окнами и дверями, в узорчатых, частью позолоченных балконах, в лепном сиянии, окружающем среднее овальное окно — выражено нечто радостное, всё приглашает не столько к посту и покаянию, сколько к хвале Господа, к празднованию Его великих благодеяний. Я не уставал все эти подробности разглядывать и, вероятно, от этого «интимного» знакомства с чудесным произведением XVIII века родилось мое восторженное отношение к искусству барокко. Очень уважал этот шедевр и мой папа, от которого я и узнал замысловатое, но хорошо усвоенное имя строителя Никольского собора — Саввы Чевакинского. Благодаря примеру моего же отца, который, будучи ревностным католиком, всё же относился с величайшим благоговением и к православному вероисповеданию, я мог относиться к Николе Морскому, как к нашей церкви — и это тем более, что папа носил то же имя, как и великий Святитель, именем которого наречен собор и что Храмовой Праздник Николы, 6-го декабря, совпадал с празднованием папиных именин. Самый адрес нашего обиталища тогда, когда еще действовал старомодный обычай давать адреса в несколько описательной форме звучал так: «Дом Бенуа, что у Николы Морского».

Алексей Саврасов. Зимний пейзаж. 1871

Грачей не видно и ещё нескоро прилетят, но Саврасов — тот самый: заразительно влюблённый в самое обычное и неказистое. Дым из трубы, свет в окошках — и неказистое уже кажется волшебным: в таком небе вполне может промелькнуть Вакула верхом на чёрте, направляясь за черевичками для Оксаны — «в Петембург, прямо к царице!»

5. Иван Айвазовский. Зимний пейзаж. 1880-е

В 2008 году на аукционе «Сотби» этот пейзаж был продан за 553 тысячи фунтов стерлингов (тогда это было чуть больше 1 млн долларов), а в описании лота была сделано предположение, что две тёмные фигуры на аллее могут быть изображением членов царской семьи в трауре — после убийства императора Александра II в 1881 году.

«Я предпочитаю день жизни в Италии месяцам на севере», — признавался Айвазовский, который, приобретя образование, известность и связи в холодном Петербурге, всё время старался улизнуть на свою южную родину, в Федосию, а после и вовсе осел там. Окружающие к мёрзнущему в северной столице гению относились с сочувствием. Осенью 1836-го, незадолго до своей гибели, на выставку талантливых учеников Академии художеств заглянули Пушкин с супругой. Айвазовскому только 19-лет, но его успехи уже таковы, что он был представлен Пушкину. И вот что рассказывал о той мимолётной беседе двух гениев Айвазовский много лет спустя: «Узнав, что я крымский уроженец, великий поэт спросил меня, из какого города, и если я так давно уже здесь, то не тоскую ли я по родине и не болею ли на севере».

Он и тосковал, и болел... Как объяснить то, что теплолюбивый южанин Айвазовский, прославившийся изображениями воды вовсе не в кристаллическом состоянии, вдруг оказался лидером по числу номинаций в снежном голосовании и захватил верхушку списка? Похоже, здесь сочетание факторов. С одной стороны, безусловная уже любовь публики к одному только имени Айвазовского. А с другой — удивление: «Как?! Он ещё и зиму может? И даже без моря, с одной только сушей?» Ещё как может.

Клод Моне. Сорока. 1869

Шедевр импрессионизма, созданный за 5 лет до Первой выставки импрессионистов. В отличие от Айвазовского, Моне писал снег на природе — порой приходилось надевать сразу три пальто. Картину эту, конечно, высмеяли — за снег в разноцветных пятнах. И не приняли на выставку Салона. Разумеется, пёстрый от солнечного света и теней снег станет одним из открытий и достижений импрессионизма. Станет трендом, которым, выкрутив яркость на максимум, воспользуется и художник, занявший следующую строчку в этом топе снежных пейзажей.

3. Игорь Грабарь. Иней. 1904

Этот «Иней» написан на картоне и хранится в Вятском художественном музее, в отличие от версии 1905 года из Ярославского художественного музея, написанной на холсте — она больше и ярче.

Цветной импрессионистский снег, отливающий синим, фиолетовым, золотым, коралловым, стал визитной карточкой Игоря Грабаря. Художник охотился за снегом (и окрашивающим его в праздничные оттенки солнцем) круглый год: у него есть картины с мартовским снегом и даже с сентябрьским. А этюд знаменитой картины «Февральская лазурь» художник писал из специально прорытой в снегу траншеи.

2. Хендрик Аверкамп. Зимний пейзаж с конькобежцами. 1608

У нидерландца Хендрика Аверкампа снег ещё серебристо-белый, но его зимние пейзажи тоже очень яркие: за счет домов, одежды многочисленных персонажей, предметов для игр и веселья, царящего на картинах. Веселье это, впрочем, небезгранично — достаточно присмотреться к людям, которым не до катания на коньках, и найти в нижнем левом углу мёртвую лошадь, которой лакомятся пёс и вороны. Художник смотрит за зимними развлечениями сверху, заняв брейгелевскую позицию, пристально и беспристрастно — от его взгляда не укроется ничего.

Питер Брейгель Старший. Охотники на снегу. 1565

Когда в 2018-м году в столице Австрии проходила его невиданная по масштабам ретроспектива, создавалось впечатление, будто все толпящиеся в выставочных залах говорят по-русски, а все летящие из Москвы в Вену — направляются именно на Брейгеля. Самая любимая картина — конечно, «Охотники на снегу», знакомые по фильмам Тарковского, потрёпанным художественным альбомам и современным цифровым репродукциям, которые можно увеличивать если не бесконечности, то до того состояния, когда с чистым сердцем можно утверждать: мол, знаю у Брейгеля «речку, поле, и лесок, в поле — каждый колосок».

На переднем плане «Охотников» усталые мужчины возвращаются домой. На среднем — суета, должно быть, шумная. Но взгляд взгляд несётся дальше — к изображённому на заднем плане белому безмолвию: бесконечному, величественному, обнуляющему ежедневные хлопоты. Снежная медитация, за которой не нужно отправляться в Непал. И даже в Вену не обязательно. Просто открываешь любой фрагмент этой картины — и всё, что нужно для перезагрузки, у тебя под рукой.