Как вспоминала Нина Кандинская, зимой 1915 года, на Крещение, она с подружками гадала «на суженого». Девушки на улице спрашивали имя у первого встречного мужчины; Нине «досталось» имя Василий. «Праздник был испорчен. Имя мне не подходило никак, я мечтала о Георгии — это было самое модное мужское имя» — вспоминала она. Однако пройдет совсем немного времени, и ни к чему не обязывающий телефонный звонок сыграет решающую роль в жизни Василия Кандинского и его будущей жены, юной Нины Андриевской. 28 лет в любви и согласии — и ни одного письма! А почему? Все просто — они не расставались ни на один день.

С началом Первой мировой войны Василий Кандинский был вынужден оставить Германию и вернулся в родную Москву. Непростые отношения с Габриэль Мюнтер, их уютный дом в Мурнау, время «Синего всадника» — все это осталось позади. Некоторое время Кандинский и Мюнтер поддерживали живую переписку: он рассказывал о желании пожить в Москве, ссылаясь на необходимость посвятить это время работе. Мюнтер, помня про обещание Кандинского жениться на ней, сделала все, чтобы увидеться вновь с любимым человеком. В декабре 1916 года она организовала выставку в Стокгольме, на которой были представлены произведения Кандинского и ее собственные работы, и они встретились — но ненадолго. Габриэль никак не могла понять, что же держало Василия в Москве. Письма приходили все реже… А тем временем сердце Кандинского было уже не свободно, однако он не обмолвился об этом и словом.

Нина Андреевская и Василий Кандинский впервые встретились осенью 1916 года. Художнику вот-вот должно было исполниться 50 лет, а Нине было 17, а может 18 или даже 20… Для самой Андреевской времени и вовсе не существовало: «Когда мне было двадцать, мне хотелось, чтобы мне всегда было двадцать. С тех пор я никогда не отмечала свой день рождения».

Они познакомились по телефону: Нина позвонила Кандинскому по просьбе друзей, они поговорили, а под конец художник попросил о встрече. В своей книге «Кандинский и я «Нина пишет: «Однажды в конце мая 1916 моя подруга позвала меня на ужин к себе домой… среди гостей мое внимание привлек один господин, только что прибывший из-за границы и находящийся в Москве проездом. Ему нужно было передать сообщение Кандинскому, которое касалось — если я правильно помню — одной из запланированных выставок Кандинского… А я была знакома с племянником Кандинского, Анатолием Шейманом, сыном сестры его первой жены. Я указала господину на возможность передать сообщение… Доверенная мне миссия наполнила меня необычайным волнением, в котором смешались любопытство и ожидание. На следующий день я созвонилась с племянником Кандинского и получила номер его дяди. Тогда я позвонила Кандинскому.

Кандинский сам подошел к телефону. Поскольку до сих пор он никогда не слышал моего имени, он сначала поинтересовался, откуда у меня его номер. Когда же я сообщила ему, что знакома с его племянником, его первоначальная сдержанность сменилась благосклонным расположением. Лишь тогда я смогла передать ему сообщение. К моему удивлению, когда я после нескольких любезных слов на прощание собиралась уже положить трубку, Кандинский сказал тихим голосом: «Я хочу непременно познакомиться с Вами лично».»

Но Нина должна была уезжать на отдых, поэтому они договорились, что она позвонит, как только вернется в Москву. Для юной девушки внимание известного художника было лестным. А Кандинский никак не мог успокоиться; под впечатлением от звуков голоса незнакомки он сразу же принялся рисовать. Так родилась его акварельная работа «Незнакомому голосу». Те, кто уже интересовался творчеством этого художника, помнят, что Кандинский был синестетиком и обладал способностью «видеть» звуки, облекать их в формы и цвета.

Первое свидание состоялось в музее (ныне — ГМИИ им. Пушкина). Всегда подтянутый и бодрый, общительный, интеллигентный, Кандинский вовсе не выглядел пятидесятилетним «старцем» — да и не был таковым по сути. «Меня сразу заворожили его добрые прекрасные голубые глаза. Всем обликом Кандинский напоминал вельможу…»
Нина, генеральская дочь, закончила два университетских курса — по истории и философии, была интеллигентна и умна.

Роман был коротким, и, несмотря на большую разницу в возрасте, на сопротивление матери невесты, на революционную дрожь в воздухе, Нина Андреевская и Василий Кандинский 11 февраля 1917 года стали мужем и женой.

Белое подвенечное платье Нины было пошито по эскизу Кандинского. Кто-то говорил, что Нина «выскочила» замуж за знаменитость, другие осуждали Кандинского, мол, «седина в бороду — бес в ребро…» А молодожены были счастливы, они были влюблены, и мир играл яркими красками. Медовый месяц они провели в Финляндии, любуясь красотами местных водопадов. «Мы были как на необитаемом острове, не читали газет и ничего не знали, что происходит в России» — вспоминала Нина. Через две недели они приехали в Хельсинки и лишь здесь до них дошла весть о революции.

Было принято решение ехать в Москву, где у Кандинского был доходный дом в Долгом переулке (современный адрес — улица Бурденко, 8/1). После революции дом экспроприировали, но семье удалось все-таки занять одну из квартир. В конце 1917 года у Кандинских родился сын Всеволод, которого отец просто таки боготворил. Нина принимала участие в работе мужа, попробовав свои силы в подстекольной живописи.

По мотивам рисунков Кандинского ею были созданы стекла «Прогулка» и «Спящая», а также «Сцена с фаэтоном». Ее авторству также принадлежат несколько работ в технике аппликации. Одна из них — «Букет» — имеет на обратной стороне трогательную надпись: «Моему любимому бесконечно Васику от Нины всегда твоей. Поздравление на 15-е июля 1918».

Жизнь после революции была трудной, «профессорский» паек Кандинского — до смешного скудным. Нина ходила на «толкучку», меняла на еду свои платья. От холода замерзала вода, в квартире топилась единственная печь, вокруг которой и сосредоточилась вся жизнь. Предложение, поступившее от Луначарского — войти в художественную коллегию Отдела ИЗО Наркомпроса, — пришлось как нельзя кстати. Кандинский организовывает институт художественной культуры, в 1919 году становится председателем Всероссийской закупочной комиссии. Он читает курс «Современное искусство» в Московском университете, а вскоре художника избирают вице-президентом Российской Академии художественных наук.

Весной 1920 года в семью Кандинских пришло горе: единственный сын Лодя умер от гастроэнтерита. Родители глубоко переживали утрату, и с тех пор никогда о детях не заговаривали. Кандинский, оправившись от потери, вернулся к работе, но та уже не давала ему прежнего удовлетворения. Молодые авангардисты наступали ему «на пятки», его картины критиковали… Долго это продолжаться не могло, и в конце 1921 года, прихватив несколько полотен, Кандинские отправились в Берлин, прочь от московского голода и холода, от могилки на Новодевичьем кладбище… Больше они в Россию не вернулись.

Рассказывают, что однажды Нине Кандинской приснился любопытный сон: в нем она играла в шахматы со своим мужем, а вместо шахматных фигур на доске были крупные бриллианты, на которых посверкивали капельки крови… Якобы после этого сна Нина убедила мужа покинуть Россию. А позже стала большой любительницей дорогих украшений, в том числе и бриллиантовых. Драгоценности ее и сгубили. Но об этом в свое время.

После унылой и голодной Москвы уютные, освещенные, нарядные берлинские улочки и магазины сводили с ума. Кандинский старался забыть прошлое, он избегал общения с русскими художниками-эмигрантами. Они с Ниной много гуляли и каждый день ходили в кино, которое оба очень любили. А весной 1922 года известный архитектор Вальтер Гропиус пригласил Василия Кандинского преподавать в Высшую школу строительства и художественного конструирования — Баухаус. Предложение было принято, и Кандинские отправились в городок Веймар.

Кандинский погрузился в преподавательскую деятельность, от которой получал огромное удовольствие. А вот Нине здесь не нравилось, в Веймаре она чувствовала себя «как на острове». Жизнь была скромной, а единственными развлечениями были немногочисленные вечеринки с танцами, к которым Кандинский был совершенно равнодушен. Но и эти, казалось бы, невинные развлечения вызывали много кривотолков в провинциальном городке. Местные жители не были расположены к коллективу школы и ее молодым ученикам и даже — кто бы мог представить! — пугали ими своих детей, приговаривая «Не будешь слушаться — отправлю тебя в Баухаус!» В Веймаре, в этом достаточно ограниченном кругу общения, Кандинские очень сдружились с семьей Пауля Клее, часто ходили к ним в гости, а позже, когда в 1924 году школа переехала в город Дессау, стали соседями по дому.

Баухаус в Дессау прижился. Городские власти выделили средства на новое здание школы, которое спроектировал Гропиус. Неподалеку, в небольшой сосновой роще, выстроили дома для преподавателей; рассказывают, что о месте для их строительства хлопотала Нина Кандинская. Каждый дом был рассчитан на две семьи, и, конечно же, Кандинские выбрали себе в соседи друзей — семью Клее. Кандинские много работали в садике у дома, посадили розы, гуляли по окрестностям.

В письме другу Уиллу Громану, Кандинский писал: «Здесь так чудесно: мы живём на природе далеко от города, слышим петухов, птиц, собак, вдыхаем запах сена, цветущей липы, леса. За несколько дней здесь мы совершенно изменились».

В 1926 году Баухаус торжественно отмечал 60-летие Василия Кандинского. Большая выставка, приемы, внимание прессы — не столица, но все-таки постоянная смена впечатлений. Молодая и красивая Нина Кандинская, конечно же, в центре внимания. Почти 300 акварелей, около 250 картин маслом, знаменитый труд «Точка и линия на плоскости», пьесы для абстрактного театра — для Кандинского период работы в Баухаусе был невероятно плодотворным. Он стал знаменит, о нем писали, его публиковали, о нем говорили, его картины покупали музеи. Антверпен и Берлин, Париж и Окленд принимали выставки его работ.

В 1927 году Кандинские получили немецкое гражданство. По этому поводу был устроен костюмированный бал. Как вспоминала Нина, «…это было наше посвящение в граждане Германии». Радость от вновь обретенной свободы продолжалась лишь 5 лет, пока к власти не пришел Гитлер. Работы Кандинского, как и многих его друзей-авангардистов, были признаны новой властью «дегенеративным искусством». Нацисты закрыли Баухаус. После долгих размышлений Кандинские приняли решение уехать в Париж, «город художников». Нина добилась разрешения на переезд, подготовила к перевозке картины и мебель, а после занялась вопросами получения французского гражданства.

После переезда Кандинский некоторое время не работал — не мог. Продажи его картин шли туго, что в Париже, что в Германии. Жить приходилось скромно. А потом началась Вторая мировая война. 10 июня 1940 года немецкие войска вошли в Париж. Кандинские уехали в курортный городок Котре, но вскоре им пришлось вернуться обратно в столицу — немецкие власти угрожали конфисковать их имущество, оставленное в съемной квартире. Собственно, ничего в их жизни не изменилось, распорядок дня остался прежним. Кандинский прогуливался, потом работал, с 14 до 15 часов обязательно спал — Нина в это время крепила на двери табличку, чтобы ее мужа никто не беспокоил. И вечером опять работа — пока свет окончательно не уходил.

Так прошла война — в ежедневной работе, неспешных вечерних прогулках с Ниной. Конечно же, жизнь в оккупированном Париже была трудной. Летом 1944 года Кандинский стал плохо себя чувствовать.

В августе Париж был освобожден от фашистов. Однако до дня победы над Германией Кандинский не дожил. Художник скончался от инсульта 13 декабря 1944 года. Позже Нина Николаевна записала: «Когда Кандинский умер, я подумала: „Это конец всему“… Ни один мужчина не мог в моих глазах выдержать сравнение с Кандинским. Поэтому я сконцентрировала всю свою энергию на работе на пользу его наследия, и это дало мне новые силы, а моей жизни — новый чудесный смысл».

Нина Кандинская стала единственной законной наследницей своего мужа. Она не стала переезжать — осталась в Париже, в их квартире. Конечно же, к ней начали приходить искусствоведы и дилеры, надеясь на выгодную покупку, но часто оставались ни с чем. После войны картины Кандинского опять выросли в цене, и Нина Николаевна была вольна работы продавать, назначая справедливую цену, равно как и дарить работы музеям, что порой и делала. Могла учредить премию имени Кандинского, организовывать выставки его картин, а также могла затеять и выиграть судебный процесс о праве воспроизведения репродукций картин Кандинского в книге, где, по ее мнению, слишком много внимания уделялось отношениям художника с Габриль Мюнтер.

Она все так же любила роскошные украшения, посещала светские мероприятия и выставки. И отлично понимала ценность наследия художника и распоряжалась им весьма осмотрительно и ответственно. Нина Кандинская несколько раз приезжала в Москву — навестить родственников, посмотреть на картины мужа. В 1973 году вышла ее книга воспоминаний «Кандинский и я».

В начале 1970-х годов Нина Кандинская приобрела шале, расположенное в швейцарских Альпах, которое назвала «Эсмеральда». Именно здесь ее нашли мертвой 2 сентября 1980 года. Ее смерть признали насильственной, и, очевидно, дело было в ее знаменитых драгоценностях, которых недосчитались при осмотре дома. Все картины Кандинского остались на своих местах. Подозрений и версий было много — от «руки Москвы» до участия в трагедии сына Пауля Клее — Феликса, который незадолго до рокового дня навещал Нину Кандинскую… Но эта трагическая тайна так никогда и не была раскрыта. А могиле Нины Кандинской нет даты рождения — эту тайну она унесла с собой.

«Я хочу, чтобы вы написали портрет моей жены» - объявил художнику обманутый муж, уточнив, что это должен быть необычный портрет. Такой, чтобы вошел в историю. Непростая задача, но услышав цену за свою работу, Густав Климт не задумываясь подписал бумаги...

1904 год. Адель отдыхала в гостиной на диване, время от времени поднося к губам мундштук с сигаретой. Ее не тяготила праздная лень, она ей наслаждалась. Адель ни дня не работала, в ее круге это считалось моветоном, а состояние родителей и мужа позволяло ни в чем себе не отказывать. Хлопнула дверь - вернулся супруг.

- Аделька, дорогая, - обратился он к ней,- сегодня на ужин к нам придет господин Климт.

Адель замерла, щеки ее порозовели. Уже несколько дней вся Вена обсуждала ее бурный роман с уважаемым и талантливым художником Густавом Климтом. Очевидно, слухи добрались и до Фердинанда.

- Но зачем же ты пригласил его, дорогой?

- Я хочу заказать у него твой портрет. Это должна быть самая роскошная, самая дорогая и самая лучшая картина из всех, что он когда-то писал или когда-либо напишет.

Климт писал «Золотую Адель» четыре года, сделал сотни набросков и за это время совершенно ее разлюбил… На что и рассчитывал господин Фердинанд Блох Бауэр.

Услышав о романе своей жены с художником, он долгое время обдумывал планы мести, даже хотел застрелить обоих. Но в итоге его план оказался гораздо изощрённее и коварнее – оставить влюбленных наедине, заставить из проводить вместе так много времени, чтобы они просто надоели друг другу.

Фердинанд Блох-Бауэр, муж Адели Блох-Бауэр, конечно, не был человеком глупым. Узнав об измене жены с уже тогда очень известным модным художником Густавом Климтом, он сразу начал искать пути решения проблемы. Развестись с женой он не мог: браки в богатой австрийской еврейской диаспоре заключались навечно. Союз Фердинанда и Адель вместе с союзом его брата и ее сестры объединил семейные капиталы, сделав возможным расширить сахарное производство Блохов за счет мощных денежных вложений семейства Бауэров (отец Адели Мориц Бауэр был председателем Ассоциации Венских Банкиров). Ставить под угрозу семейный бизнес и несколько сахарных заводов Фердинанд не мог. Поэтому он разработал хитроумный, но элегантный план.

Фердинанд заказал у Климта портрет жены. Сумма гонорара была заоблачной, и художник подписал договор сразу же. Щедрый заказчик с радостью поддерживал все идеи Климта: Фердинанд был согласен и на общую концепцию картины, и на отделку золотом, и на орнаментальные украшения. Он даже подарил жене роскошное колье с бриллиантами и рубинами, в котором она позировала специально для своего портрета. Казалось бы, где тут хитроумный замысел?

Дело в том, что Фердинанд прекрасно знал о любвеобильности Климта. Вокруг него всегда крутилось множество поклонниц, любовниц, почитательниц, муз. Он знал и то, что Климт не сможет долго любить одну лишь Адель, ему нужно переключаться на разных женщин, искать свое вдохновение. Если бы Фердинанд попытался сократить их общение, это бы привело к прямо противоположному результату: интерес художника бы постоянно подогревался невозможностью встречи. Поэтому умный владелец сахарных заводов поступил наоборот: он вынудил возлюбленных проводить все время вместе.

Фердинанд измучил Климта, снова и снова заставляя его переделывать эскиз картины, добиваясь того, чтобы лицо Адель набило художнику оскомину и начало вызывать только тошноту и отторжение. Всего за четыре года работы над картиной Климт сделал более ста эскизов "Золотой Адели".

Связанный договором с заказчиком, Климт не мог уже отказаться от написания портрета, хотя его «золотой период» прошел…

Но портрет Адель Блох Бауэр получился именно таким, как хотел ее муж: в золотом ореоле с полотна смотрела настоящая золотая богиня любви. Ее бледное лицо обрамленное темными волосами притягивало взгляд, зачаровывало. Фердинанд даже специально заказал для картины платье, отделанное пластинами золота и бриллиантовое колье.

Это великолепное колье с шестью цветными камнями (два рубина и четыре сапфира) стоило целое состояние. Но оно того стоило! В конце концов, Фердинанд был владельцем семейного сахарного бизнеса и мог позволить себе дорогие и красивые вещи.

Картина была закончена, чувства Климта и Адель остыли, остыл и обманутый супруг. Он даже купил еще несколько полотен художника, считая их не столько произведениями искусства, сколько прекрасными инвестициями.

Он заказал еще один портрет Адель, видимо, чтобы окончательно удостовериться, что все чувства между моделью и художником угасли.

А в 1918 году Густав Климт скончался. Его картины сразу же подскочили в цене.

Своих детей у четы Блох Бауэр не было, но у брата Фердинанда Густава и его супруги, кстати, Сестры Адель, были дочери. Племянницы прекрасно ладили с тетей и одна из них, Мария, даже получила разрешение одеть на свой первый бал то самое бриллиантовое ожерелье, в котором ее тетя изображена на великолепном портрете, висящем в гостиной.

Адель не намного пережила увековечившего ее художника, в 1925 году красавицу доконал менингит.

В 1938 году оставаться в Вене для богатого еврея было слишком опасно, и Фердинанд Блох Бауэр спешно бежал от репрессий в Швейцарию, а затем в Чехию, оставив все свое имущество на попечение брата. К тому времени племянница Адель, Мария, вышла замуж за Фридриха Альтмана, красивого юношу из очень обеспеченной семьи. На свадьбу подарком ей стало бриллиантовое ожерелье с картины.

Мария с мужем Фридрихом Альтманом поселились в доме Блох-Бауэров в центре Вены. Она часто любовалась великолепным портретом тети, который та просила после ее смерти передать в музей, но Фердинанд не смог расстаться с этим золотым великолепием. Мария даже знала один секрет: если загадать желание и посмотреть на лицо Адель под определенным углом, то если она тебе улыбнется – желание обязательно сбудется.

Семья Альтман жила очень скромно, времена были опасные, и австрийские евреи старались не привлекать к себе внимание.

Фридриху грозило оказался в концентрационном лагере Дахау. Мария искала способы спасти мужа. Через своего друга, художника Алоиза Кунста, занимавшего в то время что-то вроде должности художественного консультанта при Третьем Рейхе, она пообещала, что отдаст все имущество и подпишет все необходимые бумаги, только бы ее мужа можно было спасти. Она прекрасно знала, что все и так заберут.

Так и случилось. Военные офицеры ворвались в дом, вынесли все, что можно, в том числе и дорогое сердцу Марии бриллиантовое колье. «Золотую Адель» тоже забрали. Но насчет нее Мария была спокойна, ведь за ней приехал сам Алоиз Кунст.

Перед тем, как попрощаться с картиной, Мария последний раз загадала желание: "Пусть мой муж спасётся и будет жить!" и Адель ей улыбнулась.

Каким то чудом Фридриху и Марии удалось сбежать из лагеря. По поддельным документам уехали сперва в Кельн, а оттуда в Америку.

В 1945 году скончался в Чехии Фердинанд Блох Бауэр. По его завещанию все имущество переходило трем его племянникам, в числе которых была и Мария Альтман.

«Золотая Адель» долгие годы после войны украшала Галерею Бельведер. Там же находились еще 4 картины Климта из коллекции Блох Бауэра.

В 1998 году в Австрии вышел закон о реституции украденных и конфискованных нацистами произведений искусства. Но картины оставались в музее, поскольку считалось, что они попали туда по завещанию Адель Блох Бауэр. Однако, они никогда не принадлежали Адель, ведь заказчиком и владельцем был ее муж… А его единственной дожившей до этого времени наследницей являлась Мария Альтман. Это стало известно благодаря исследованию журналиста Хубертус Чернин и это совершенно меняло дело.

Теперь Мария могла потребовать свои картины назад! Что она и сделала. Речь шла о двух портретах Адель Блох Бауэр и трех пейзажах. Однако правительство Австрии игнорировало просьбы восьмидесятилетней женщины. Австрия не хотела высылать картины в Америку. Тогда Мария обратилась в суд Чехии, где ее дядя имел гражданство, и где было составлено его завещание. И в 2005 году она победила в процессе «Мария Альтман против Австрийской республики».

Она готова была решить все мирно, не требуя возврата картин, но хотела, чтобы ей выплатили рыночную стоимость. Однако, за время процесса цена «Золотой Адель» стала такой высокой, что австрийское правительство просто не могло выплатить требуемую сумму.

«Золотая Адель» покинула Австрию. Это была цена за разрушенные жизни Марии, ее мужа, родителей, сестер, всех тех, кого она знала и любила. Картина была куплена американским предпринимателем Рональдом Лаудером. Сейчас она находится в основанной им Новой галерее в Нью-Йорке.

Любовь всегда была предметом искусства, многие художники изображали портреты своих возлюбленных или другие сюжеты, связанные с отношениями. В этой подборке мы хотим познакомить вас с известными картинами о несчастной любви и их историями.

В 1862 году Василий Пукирев написал, пожалуй, самое известное в истории российского искусства полотно о несчастливой семейной жизни. Вернее, ее преддверии: перед нами венчают молодую девушку и угрюмого мужчину преклонных лет. Афоризм «любви все возрасты покорны» не про них: бледное, будто заплаканное лицо невесты явно не выражает особого энтузиазма по поводу происходящего. И в XIX веке, и сейчас зрителям ясно: брак заключается по расчету.

Пожалуй, самый интересный персонаж полотна – шафер, с недовольным видом стоящий за спиной девушки. Возможно, ее настоящий возлюбленный.

Сходство героя с самим художником породило версию об автобиографичности полотна: мол, шафер — это сам Пукирев, а девушка — его несостоявшаяся невеста Прасковья Варенцова. Согласно другому предположению, художник изобразил любовную драму своего приятеля купца Сергея Варенцова, который в последний момент не захотел появляться на полотне из-за скорой женитьбы на другой даме. Поэтому Пукиреву пришлось придать шаферу собственные черты.

«Венера и Адонис», Тициан

Венера и Адонис — одна из классических несчастных пар в изобразительном искусстве. Обычно художники показывают момент, когда бессмертная богиня обнаруживает своего возлюбленного мертвым. Одним из исключений является полотно Тициана, авторство которого несколько лет назад установили сотрудники Пушкинского Музея.

Однажды искусствоведу ГМИИ Виктории Марковой позвонил бизнесмен и коллекционер Владимир Логвиненко с просьбой провести атрибуцию одного полотна. Скептически настроенная Маркова с удивлением обнаружила, что картина — работа самого Тициана. Более того, выяснилось, что эта картина старше той «Венеры и Адониса», что находится в коллекции Музея Прадо в Мадриде.

В 2017-м году поразительную находку впервые публично показали в России на выставке ГМИИ «Венеция Ренессанса. Тициан, Тинторетто, Веронезе».

«Тристан и Изольда», Джон Уотерхаус

В середине XIX века художники-прерафаэлиты бросили вызов чопорной викторианской эпохе и вернули человеческие страсти в британскую живопись. Не удивительно, что мимо запретной любви они пройти не смогли. Так, Джон Уотерхаус посвятил одно из своих полотен легенде о Тристане и Изольде.

Согласно преданию, корнуэльский король Марк послал племянника Тристана в плавание за своей невестой Изольдой. На корабле герои по случайности выпивают любовный напиток, и между ними вспыхивает страсть. Ни к чему хорошему это не приводит: хотя любовникам несколько раз удается вместо Изольды положить в королевскую постель служанку, их разоблачают, и Тристан покидает королевство. На смертном одре Тристан посылает за Изольдой, та плывет к нему на всех парусах, но не поспевает — ей остается лишь самой умереть от горя подле остывшего тела возлюбленного. В общем, Ромео и Джульетта, возможно, еще легко отделались.

«Расставание», Эдвард Мунк

Естественно, в репертуаре автора «Крика» нашлось и полотно о несчастной любви — «Расставание» 1896 года.

Перед нами пара на излюбленном Мунком морском берегу. Девушка — видимо, виновница разрыва — уходит вдаль. Ее черты размыты, а силуэт сливается с береговой линией. Брошенный молодой человек держится за буквально кровоточащее сердце. Его облаченная в черное фигура контрастирует с сияющим, невесомым силуэтом бывшей возлюбленной. Мунк красноречиво показывает: если для одного расставание — это боль, то для другого — облегчение.

«Всего лишь несколько царапин», Фрида Кало

Это полотно Фриды Кало рассказывает историю сразу двух несчастных пар. Сюжет мексиканка позаимствовала из газетной заметки: мужчина в пьяном угаре заколол изменившую ему любовницу, а на суде заявил: «Я ведь только немного ее поцарапал!».

Пара из новостей символизирует саму Кало и ее мужа Диего Риверу. Как часто бывает в ее творчестве, физическая боль становится метафорой душевных страданий художницы: незадолго до написания картины Фрида узнала, что Диего изменил ей с ее сестрой Кристиной.

«Триптих, май—июнь 1973», Фрэнсис Бэкон

Фрэнсису Бэкону принадлежит одно из самых пронзительных современных полотен об утрате любимого. С 1963 по 1971 год британец состоял в отношениях с Джорджем Дайером. Склонному к алкоголизму и депрессии бойфренду не удавалось прижиться в тени знаменитого художника, он не раз закатывал Бэкону сцены в попытке перетянуть внимание на себя. В 1971 году Дайер покончил с собой накануне открытия ретроспективы Бэкона в парижском Гран-Пале. Художнику сообщили о смерти партнера в разгар подготовки экспозиции — по словам очевидцев, отреагировал он сдержанно и вернулся к работе. Но на самом деле, самоубийство Дайера стало главной трагедией его жизни. С которой он справлялся в том числе с помощью живописи.

«Триптих, май—июнь 1973» изображает последние моменты жизни Дайера в их номере в парижском отеле. Изломанная фигура, символизирующая сломленную душу героя, виднеется в просвете дверного косяка. Дайер корчится в судорогах, его тошнит от принятых препаратов — возможно, неприглядно изображая боль любовника, Бекон постепенно избавлялся от своей собственной.

«Береги себя», Софи Калль

В 2007 году Софи Калль превратила расставание с возлюбленным в инсталляцию для французского павильона на Венецианской биеннале. Бросили художницу в лучших традициях XXI века, по интернету — бойфренд просто отправил ей электронное письмо. Заканчивалось оно избитой фразой «Береги себя».

Для одноименной инсталляции Калль попросила 107 женщин отреагировать на это письмо в соответствии с их профессией. Например, спеть или станцевать. В итоге неприятная личная история превратилась в монументальное размышление о человеческой боли в целом. Кстати, автор письма знал о том, что Калль готовит проект для биеннале по мотивам его творения, и попросил ее не упоминать его имени. Художница любезно согласилась.

Мы знакомы давно: нас друг другу представил апрель:
Мы вдвоём были так одиноки в толпе суетливой.
Тотчас мысли мои опьянил поэтический хмель,
Ваш божественный лик озарился улыбкой счастливой.
 
 
Но потом, спохватившись и строго взглянув на меня,
Вы добавили взгляду тона нержавеющей стали,
Поздоровались сухо, но голос, печально звеня,
Подсказал мне, как сильно Вы быть одинокой устали.
 
Я влюбился для Вас. Потекла в бесконечность вода,
Я впервые склонил непокорную голову низко —
Вы боялись однажды меня потерять навсегда,
И поэтому не подпускали к себе слишком близко.
 
Вы корили меня за исканье ненужных дорог
И пытались скрывать, что за мною торопитесь следом;
Прогоняли к чертям, выставляя взашей за порог,
А потом возвращали и снова кормили обедом.
 
Вы меня не пытались постичь – я хранил свой секрет;
Я всегда оставался для Вас до конца непонятным.
В прах рассыпались горы, и минули тысячи лет,
Но опять, как и прежде, я в обществе Вашем приятном.
 
Вдохновленный цветущей сиренью и новой весной,
Я готов поразить Вас своим упоительным планом:
Я смиренно прошу стать навеки моею женой,
Чтобы наш черновик наконец обернулся романом.

Осень пришла...И никем не замечена,
Носится с листьями ночи бессонные.
Где-то живёт одинокая женщина,
Ждёт моих сказок с мечтами влюблёнными.
Стылая осень по лужам разбегалась,
Воет за окнами в трубы каминные...
Как всё случилось... нежданно... неведанно:
Снятся ночами ей губы любимые.

Снова ненастье за окнами спряталось,
Тихо скрипит фонарями уставшими.
К жизни прошедшей любовь снова сваталась,
К милому сердцу, судьбою не ставшему.
Серое небо грозит одиночеством,
Сыплет на окна свои многоточия...
И в небесах заблудилось пророчество,
Чтобы отдал для неё свои ночи я.

Ночь распрощается тёмными пятнами,
Небо кроя между прошлым и будущим.
Снова ответы под пальцами ватными,
Шлют поцелуи рисунком чарующим.
Утро по стенкам сквозь шторы гардинные,
Вновь разольёт отраженье небесное..
Может быть станет твоей половиной он,
Тот, кто всю ночь дарит сказки чудесные?

Борис Рудин

Дождавшись, когда мама первой уйдёт на работу, сын подошёл к отцу и неуверенно сказал:

- Пап, можно тебя попросить об одном маленьком одолжении? Только ты сразу не ворчи, ладно.

- Так, понятно. Деньги нужны? - сразу догадался отец.

- Угу.

- И сколько?

- Всего пятьсот рублей. Я тебе со стипендии сразу же отдам, пап, ты не переживай.

- Чего? - отец удивлённо уставился на сына.

- Я говорю, не переживай. Я деньги верну.

- С чего это я переживать-то буду? – усмехнулся отец. - Ты думаешь, мне для тебя денег жалко?

- Не думаю. Просто, я же теперь стипендию получаю. И должен надеяться только на себя.

- Так, ладно, хватит! – оборвал сына отец. – Миллионер, понимаешь, нашёлся. Стипендию он получает. Пятьсот рублей, значит? А чего так мало просишь? Может, тебе тысячу дать? У тебя же до стипендии ещё целая неделя.
- Не надо мне тысячу. Нормальный букет стоит около пятьсот рублей. Я спрашивал в цветочном киоске.

- Букет? - отец заулыбался. – Интересно… Молодец. И кому ты собираешься дарить букет?

- Да так... Девочке одной.

- Подружке, что ли, своей?

- Нет, не подружке.

- Как это не подружке? А кому, тогда?

- Ну так. Просто одногруппнице.

- Просто?.. И с чего это ты ей букет решил подарить? У неё сегодня день рождения?

- Пап, ну хватит меня пытать! – недовольно воскликнул сын.- Скажи, дашь или нет? И всё.

- Что значит – хватит пытать? Мне же интересно. Значит, ты сегодня на праздник идешь, и тебе точно нужно больше денег дать.

- Нет, папа. Никакого праздника не будет.

- А что будет?

- Ничего не будет. Просто я подарю девочке цветы и всё.

- Ага, - догадался отец. - Ты хочешь ей понравиться? Что бы потом закрутить с ней шуры-муры. Так что ли?

- Ну папа! Ну хватит! Я просто хочу подарить девочке цветы. - Сын был уже не рад, что обратился к отцу.

- Ну чего ты нервничаешь? Мне просто хочется узнать - зачем ты собрался дарить девочке цветы.

- Затем, чтобы она улыбнулась.

- Кому? Тебе?

- Нет. Просто улыбнулась, и всё. У этой девочки недавно в семье произошло большое несчастье. Погиб ее папа. Понимаешь? Она каждый день приходит в институт печальная, и совсем не улыбается. Раньше она так весело смеялась, а теперь... - Сын печально вздохнул. - Теперь у неё глаза вечно на мокром месте. Мне грустно на неё смотреть. Я хочу, чтобы она улыбалась.

- Ах, вон оно что... - Отец удивлённо посмотрел на сына. - Надо же, какой ты у меня, оказывается… Значит, ты придёшь сегодня в институт, и сразу подаришь ей цветы, да?

- Нет, не с утра. Перед лекциями дарить цветы как-то неудобно. Все тогда сразу подумают, что я за ней ухаживаю.

- А ты за ней не ухаживаешь?

- Нет, конечно. Я ей после лекций цветы подарю. Эх, папа... Мне так больно на неё смотреть. Я же хорошо помню, какая у нас мама была, когда умерла её мама, моя любимая бабушка. Я не хочу, чтобы и эта девочка тоже была печальная целый год.

- Да... Страшно, когда такое случается… - Отец полез в бумажник и достал пять тысяч. - Ты прав... Бери деньги.

- Папа, ты чего? Я, же прошу пятьсот рублей.

- Ты, знаешь, парень, мне кажется, тебе придётся её ещё и в кино сводить пару раз. И куда-нибудь в парк, где есть карусели... Или в зоопарк, опять же… Надо её как-то отвлечь от грустных мыслей. И отдавать эти деньги мне не надо, понял?

- Правда?

- Ну, я же сказал.

- Ладно… - Сын кивнул, потом подумал, и пожал отцу крепко руку. - Спасибо, пап. Большое спасибо.

- Да ладно тебе...

Сын, радостный, убежал в институт.

А спустя какое-то время и сам отец вышел из квартиры и отправился на работу.

Вечером он вернулся домой с букетом цветов, и прямо на пороге торжественно вручил его жене.

- Дорогая моя, это тебе!

- Батюшки! - воскликнула удивлённо она. – Это по какому поводу? Я забыла, что у нас с тобой сегодня какой-то праздник?

- Нет никакого праздника, - заулыбался муж.

- Точно?

- Сто процентов.

- А тогда, зачем эти цветы?

- Да так… - Муж пожал весело плечами. - Просто я стал замечать, что ты в последнее время встречаешь меня какая грустная. Я подумал, вдруг ты меня надумала разлюбить? И решил тебя немножко задобрить.

- Вот ведь, неисправимый болтун, - засмеялась жена, и отправилась ставить цветы в вазу.

- А сын с института пришёл? – спросил муж.

- Нет. Позвонил, сказал, что пошёл в кино.

- Один?

- Вроде, нет.

- Ну, вот и хорошо, - опять заулыбался муж. - Значит, сегодня ещё два человека будут радоваться жизни.

- Ты о чем это? - не поняла жена.

- Да так... Просто, жизнь, оказывается, прекрасная штука... Главное, вовремя подарить женщине цветы…

© Анисимова

Трогательная зарисовка о нашем внутреннем свете от Rachel Macy Stafford в переводе Анны Левченко.

“Какое твое любимое насекомое?” – спросила меня семилетняя дочь, когда мы отправились на вечернюю прогулку в первый день ее весенних каникул. “Ты не можешь выбрать бабочку. Каждый выбирает бабочку”, — быстро добавила она, прежде чем я успела ответить.

“Хм, — подумала я вслух. “Ну, тогда, наверное, божья коровка,” — наконец, ответила я.

“А у меня светлячок. Я люблю светлячков”, — сказала она задумчиво.

Мы шли и шли. Разговаривая. Наслаждаясь редким удовольствием остаться наедине — только я и моя младшая дочь.

И вдруг:

“А я нормальная? Я имею в виду, со мной все в порядке? — спросила она, глядя себе под ноги. “Иногда я чувствую себя… непохожей на других.”

Я сразу же остановилась. Не спрашивая о том, что она имела в виду, я это знала; просто знала.

Я наклонилась и заговорила, доставая болезненные воспоминания, спрятанные со второго класса. “Когда я была в твоем возрасте. Я тоже чувствовала себя слишком непохожей на других. Я была застенчивой и чувствовала себя неуютно. И один мальчик говорил очень безжалостные вещи обо мне. Он говорил, что я не вписываюсь, не принадлежу к ним. Его слова ранили меня долгое, долгое время”, — призналась я.

Она посмотрела на меня с грустью, ее предыдущие слова эхом отозвались в моей голове. “Каждый выбирает бабочек…”

Я положила руки на ее крепкие маленькие плечики, как если бы каким-то образом это помогло ей почувствовать мои слова физически. “Я хочу тебе кое-что сказать. Ты всегда можешь поговорить со мной, когда тебе неуютно, и ты чувствуешь себя непохожей на других. Я никогда не буду смеяться. Я никогда не буду судить тебя или говорить, что в этом нет большой проблемы. Я никогда не отмахнусь от твоих чувств, потому что я понимаю. Я помню, как это больно. И иногда просто нужно, чтобы кто-нибудь понял эту боль”.

“Я люблю светлячков”, — сказала она минуту назад, и я поняла, что это то, на что она может опереться.

“Ты сказала, что любишь светлячков, — напомнила я ей. “И, я думаю, что ты очень похожа на светлячка. Знаешь почему?” — спросила я.

Беспокойство промелькнуло на ее лице. И она посмотрела на меня с надеждой. “Почему, мама?”

“Потому что ты светишься изнутри, — сказала я, касаясь пальцами ее сердца. “Не все видят это, но я вижу. Я это вижу. И моя задача — защитить этот свет. Поэтому, когда люди говорят что-то, что подавляет его, я хочу, чтобы ты рассказала мне. Я буду защищать твой свет, слушая и любя тебя, мой храбрый, мужественный и уникальный маленький Светлячок.”

Моя дочь шагнула вперед и обняла меня за шею. Она по-прежнему ни слова не сказала, ни одного слова. Может быть, потому, что она была на грани слез. Может быть, потому, что безмолвная поддержка — это все, что ей нужно было в тот момент. Я не знала. Но в чем я могла быть уверена, так это в том, что на этом история не закончилась.

Пролетели недели, и я не могла перестать думать о нашем разговоре. Конец учебного года может быть трудным для детей, особенно светлячков — тех, кто светится внутри.

Это время — время для наград, банкетов, признания и аплодисментов. Бабочки будут замечены. Столь блестящие. Такие радужные. Их таланты так очевидны. Но, давайте не забывать и о светлячках. Их Триумф тих и не примечателен. И их дары могут остаться и вовсе незамеченными.

Светлячок может сохранить место в автобусе, чтобы кому-то не нужно было идти к пугающему заднем ряду.

Светлячок может быть автором песен, который сочиняет музыку во время ночных сновидений и напевает ее днем.

Светлячок может быть художником, который создает картины, которые соединяют вас с вашей душой.

Светлячок может копить годами деньги, и просто ждать, когда его сердце скажет ему: “Вот тот, кто нуждается в твоей помощи.”

Светлячок может вместо сна что-то вычислять под одеялом, потому что он родился математиком.

Светлячком может быть IT-ребенком из школы, кто ищет шанса помочь учителям в их бедах с компьютером.

Светлячок может затеряться в облаке муки, наслаждаясь кулинарным искусством.

Светлячок может быть всадником, который обретет мир в компании животных и природы.

Светлячок может проглотить 357-страничную книгу в один присест.

Светлячок может иметь одинокий взгляд, ищущий кого-то, кто заметит, если он станет невидимым.

Светлячок может заступиться за потерянных, отверженных, одиноких.

Светлячок может сам быть потерянным, отверженным, одиноким … ища кого-то, кто обратит внимание на его свет среди яркого трепетания крыльев бабочек.

Может быть, вы знаете Светлячка. Может быть, вы любите Светлячка.
Если это так, пожалуйста, не ждите. Не ждите кого-то, кто вручит ему премию или подарит ей сертификат, чтобы сделать их таланты и дары “официальными”. Этот день может никогда не прийти. Так скажите им это сейчас.

К примеру, вот так:

Я вижу твой свет.
Я вижу его, когда ты берешь свою гитару.
Я вижу его, когда ты делаешь мазки желтого, зеленого и золотого цвета.
Я вижу его, когда ты поешь с закрытыми глазами.
Я вижу его, когда ты смеешься.
Я вижу его, когда ты стоишь у кромки воды, мечтая о своем будущем.
Я вижу твой свет, мой храбрый и мужественный, светлячок.

Ты светишься изнутри.

И независимо от того, видит ли это кто-либо еще или нет — ты знаешь, что он здесь, и знаю, что он здесь.
Так что продолжай светить.
Продолжай напевать.
Продолжай творить.
Продолжать мечтать.
Продолжай складывать, вычитать и умножать.
Сохраняй свою чуткость.
Сохраняй свою магию.

И просто жди. Однажды и мир увидит то, что вижу я. И твой свет будет так красив, он будет таким прекрасным и ярким, что мир будет останавливаться и удивляться, откуда исходит этот свет.

И ты, и я будем знать, что этот свет…он был там все время.
Потому что ты Светлячок.
Ты светишься изнутри.
А я здесь, чтобы защищать этот свет, мой храбрый и мужественный светлячок.

Автор: Rachel Macy Stafford, перевод Анны Левченко