Чтение книг, даже если вы его не практикуете, кажется вполне понятным занятием, не особо поменявшимся со времен глубокой древности. Но это только на первый взгляд. В Античности и раннем Средневековье читали обычно вслух, а писали сплошной длинной строкой, без пробелов и знаков препинания. Различались от эпохи к эпохе и формы книг — глиняные таблички, папирусные свитки, рукописи на пергаменте, первопечатные инкунабулы. Людям под силу считывать буквы, пиктограммы, символы, составляя из них уникальные истории. Что вообще можно назвать чтением и почему мы не до конца понимаем, что это такое? Предлагаем рекурсивное занятие — почитать об истории чтения.

Как читали: вслух и про себя

В сегодняшних библиотеках стоит тишина, прерываемая редким покашливанием и стуком компьютерных клавиш. В общественном транспорте люди молча скользят глазами по разворотам книг и экранам смартфонов. Однако чтение про себя вошло в обиход не сразу. На протяжении долгого времени, в древности и в Средние века, оно было сравнительно редким навыком. Похоже, в древних ассирийских залах для занятий, в Александрийском мусеоне и раннесредневековых скрипториях со всех сторон доносилось мерное бормотание. Например, римский стоик Сенека сетовал, что постоянный шум в библиотечном помещении отвлекает от работы.

На рубеже IV и V веков Августин Блаженный отметил в своей «‎Исповеди», что крестивший его миланский епископ, богослов и поэт Амвросий Медиоланский был склонен к «‎тихому чтению» в своей келье. Когда святой Амвросий сидел за книгой, «его глаза бегали по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос молчал». То, что Августин описал эту практику так подробно, подчеркивает — в его времена она была непривычной.

На протяжении всего Средневековья слух оставался авторитетным чувством. Именно через слух, а не зрение, люди расширяли свой горизонт.

Что происходило в соседних деревнях, в древности, в дальних землях, о чем рассказывалось в Библии и житиях святых, люди узнавали из чужих рассказов и публичных чтений, которые были очень популярны. На память об этих вечерах при свечах нам остались выражения «‎звучит плохо» или «‎там сказано», которые до сих пор употребляют в отношении написанного. Как правило, средневековые книги писались с расчетом на то, что их будут зачитывать вслух. Например, авторы призывали свою аудиторию внимательно слушать. По той же причине между словами сперва не оставляли пробелов и не ставили знаков препинания. Предполагалось, что чтец сам поделит строку на слова и предложения.

Привычное для латиницы и кириллицы движение взгляда слева направо — далеко не единственное в мире. В разных письменностях строки идут в разных направлениях. Для ближневосточных стран характерно направление справа налево. Старинные китайские и японские тексты писались вертикальными столбиками, сверху вниз. Майя писали парными колонками, а ацтеки — закручивали строчку в спирали. В ряде древних систем письменности применялся способ с чередованием направления, бустрофедон (так по-гречески называлось движение запряженного в плуг быка от одного края поля к другому).

Египетские иероглифы или шумерская клинопись отлично обходились без пробелов. В латинской и кириллической системах удобство пробелов тоже заметили не сразу. Даже когда их придумали, пробелы все равно приживались медленно, на протяжении столетий. Считается, что промежутками между словами западная культура во многом обязана ирландским монахам-переписчикам. Они не всегда хорошо знали латынь, зато славились своим художественным мастерством, поэтому для удобства чтения и для красоты разделяли слова и украшали начало абзаца цветными буквицами. Только с XIV века пробел сделался в Западной Европе общим правилом.

Примерно так же дела обстояли с пунктуацией, которая утверждалась в течение долгих столетий.

Говорят, что знаки препинания появились во II веке до нашей эры благодаря Аристофану Византийскому, а затем их оценили мудрецы из Александрийской библиотеки.

Однако они далеко не сразу стали такими, как в современных книгах. Например, в VII веке вместо сегодняшней запятой ставили приподнятую точку, а особым набором точек и тире обозначали завершение фразы.

Чем популярнее становилось чтение про себя, тем актуальнее были эти новшества. И наоборот — нововведения облегчали молчаливое общение с книгой, которое подарило каждому читателю индивидуальное интеллектуальное пространство.

Что читали: физические формы книг

В путешествие мы скорее возьмем покетбук, а для чтения в кресле дома — увесистый том, который обещает долгое удовольствие. Точно также в древности по соображениям удобства тяжелые глиняные таблички — древнейшие из сохранившихся носителей книжной письменности — со временем сменились свитками и сшитыми листами. Длинные свитки из папируса (высушенного тростника), которые склеивались в длинную «дорожку», были чуть удобнее месопотамских табличек, однако и у них имелись определенные ограничения. Чтецу нужно было держать свиток двумя руками и постоянно его подкручивать, а чтобы отыскать конкретное место сочинения, крутить требовалось долго.

Согласно древнеримскому историку Светонию, рукописные книги, отдаленно похожие на современные — стопки папируса, переплетенные вместе — раздавал своим солдатам Юлий Цезарь. Новый формат подхватили христиане, которым приходилось скрывать запрещенные тексты. В книгах из отдельных страниц было легче перемещаться, а номера страниц и строк помогали найти нужный фрагмент. На полях можно было делать комментарии и выписывать слова. Удобство постраничных книг для поездок пришлось по нраву священникам, чиновникам и учащимся.

В Средние века в ходу был пергамент, который делался из сыромятной кожи — материал более прочный по сравнению с папирусом. И, к тому же, более дешевый, ведь его можно было легко сделать из местного сырья. К XII столетию в Италии научились делать бумагу, и необходимость в привозном писчем материале совсем отпала, а со временем бумага вытеснила пергамент. Рукописные книги изготавливались в разных форматах: от маленьких карманных, как дорожные молитвенники, до огромных, как прикованные к кафедре Библии и антифонарии, которые располагались перед хором, чтобы певцы видели текст издалека.

Новая эпоха началась с изобретения книгопечатания, которое философ Маршалл Маклюэн назвал открытием «‎галактики Гутенберга». Печатный станок быстро распространился по Европе, и типографский шум зазвучал в разных городах. Появились сравнительно дешевые в производстве, единообразные и быстро изготовляемые книги.

Но не успели печатные издания прочно войти в жизнь людей, как вскоре (по историческим меркам несколько столетий — срок небольшой) подоспела новая технологическая революция, и об их судьбе начали беспокоиться в связи с цифровизацией. Впрочем, исследователи утверждают, что распространение компьютеров в целом не повлияло на продажи бумажных книг. Многие электронные ридеры стремятся так или иначе создать иллюзию аналоговой книги, имитируя матовую бумагу или «перелистывание» страницы пальцем. Смогут ли они вовсе вытеснить бумажные книги?

Итальянский писатель и семиотик Умберто Эко и французский писатель Жан-Клод Карьер, оба видные библиофилы, превратили свою беседу о судьбе бумажных изданий в еще одну книгу под названием «‎Не надейтесь избавиться от книг».

Они пришли к выводу, что книга относится к таким же фундаментальным изобретениям человечества как молоток, ложка или колесо, и потому уже никуда не денется даже под напором интернета и электронных книг.
Во многом она даже превосходит и устройства для чтения, которые нужно постоянно заряжать, и новые носители информации, которые быстро устаревают. Некоторые книги дошли до нас через века, а где теперь библиотеки на CD-дисках родом из нулевых?

Жан-Клод Карьер писал: «Одно из двух: либо книга останется носителем информации, предназначенным для чтения, либо возникнет что-то другое, похожее на то, чем всегда была книга, даже до изобретения печатного станка. Всевозможные разновидности книги как объекта не изменили ни ее назначения, ни ее синтаксиса за более чем пять веков. Книга уже зарекомендовала себя, и непонятно, что может быть лучше нее для выполнения тех же функций. Возможно, будут как-то развиваться ее составляющие: скажем, страницы будут делаться не из бумаги. Но книга останется книгой».

Беседа-манифест двух интеллектуалов вышла в свет более десяти лет назад, и пока что их интуиции вполне оправдываются. Исследования показывают, что текст на бумажных страницах запоминается лучше — неслучайно многие предпочитают распечатывать документы для чтения и ведут конспекты от руки.

Судя по всему, конкретная физическая книга, материальный носитель, существенно влияет на впечатления и восприятие содержания. Тот самый экземпляр любимого романа, с которым мы проводили время в детстве на даче — пожелтевшие страницы, потрепанный корешок, памятные травинки между страниц — содержит особый, уникальный опыт чтения, который не получится воспроизвести с любой другой версией.

«Мир, открывавшийся в книге, и сама она были абсолютно едины — не отделимы друг от друга никакой ценой. Потому содер­жание каждой книги, ее мир были всегда под рукой. Но по той же причине содержание книги и ее мир преображали каждую часть ее самой. Они горели в ней, сияли из нее, гнездились не только в пе­реплете или картинках, но и в заголовках, буквицах, абзацах и ко­лонках. Едва найдя на рождественском столе послед­ний том „Нового друга немецкой молодежи“, я полностью уединял­ся за бастионом его разукрашенной гербами обложки и нащупы­вал дорогу в рассказах про шпионов или охотников, ожидавших меня в первую ночь». Вальтер Беньямин. Берлинская хроника

Так что же такое чтение

Даже разобравшись в исторических практиках чтения, трудно ответить на вопрос о том, что оно собой представляет как процесс и феномен интеллектуально-духовной деятельности. Читатели нашего времени скользят глазами по строчкам так же, как это делали наши предки тысячи лет назад, разбирая клинышки на глине или готический шрифт манускриптов. Однако когда речь идет о чтении, глазами дело не ограничивается.

Философы и физиологи разных эпох создавали свои концепции того, как информация, полученная с помощью зрения, становится воспринятым опытом. Опираясь на трактаты Аристотеля, многие средневековые мыслители предполагали, что данные органов чувств устремляются в общее хранилище в мозгу, соединенное с сердцем, которое является центром переживаний. Леонардо да Винчи называл эту инстанцию, оценивающую данные чувств, senso commune («здравый смысл»): информация попадает туда через центр воображения, взвешивается и затем откладывается в центре памяти в согласии с велением сердца. Во все эпохи ученые осознавали, что пониманием букв дело не ограничивается: чтение вовлекает не только непосредственное восприятие, но и мышление, практические привычки, память.

Исследования офтальмологов свидетельствуют, что считывание текста представляет собой не мерное линейное «прокручивание» строки слева направо (если речь о кириллице или латинице), а скачкообразные схватывающие движения глаз.

Мы читаем зигзагами, даже когда не стремимся специально применять техники скорочтения, и все равно улавливаем смысл.

Современный врач и исследователь нейропсихологической структуры языка Андре Рош Лекур полагает, что информация, полученная из текста, обрабатывается несколькими особыми группами нейронов, каждая из которых влияет на определенную функцию. При функциональных нарушениях мозга пациенты могут потерять способность читать на каком-то определенном языке, читать вслух, читать слова с определенным написанием или выдуманные слова. Количество таких патологий бесконечно, а значит, и само чтение определяется очень сложной системой, включающей множество процессов.

Изучая неврологические расстройства, психиатр Оливер Сакс (автор знаменитой книги «Человек, который принял жену за шляпу») пришел к выводу, что естественная речь состоит не из слов, а из высказываний, изъявляющих смысл. К схожим выводам пришел в поздних работах Людвиг Витгенштейн: естественный язык включает приказы, просьбы, восклицания и отдельные слова, которые не содержат обязательного именования вещей, но отлично считываются в контексте.

Таким образом, понимание — нечто куда более серьезное, чем распознавание лингвистических единиц. Ясно только, что мы не просто считываем условные знаки в заданном порядке. Как отмечает исследователь истории чтения Альберто Мангель, этот процесс нельзя представить в качестве механической модели: по сути, мы читаем, не понимая точно, как именно это делаем. Исследователи чтения как когнитивного процесса не могут сказать наверняка, как оно работает, поскольку для этого требовалось бы выяснить, как устроено сознание, которое также противится механизации и счислению.

Читая, мы видим смутные образы, визуализируем локации, воображаем наружность героев текста — или вовсе не мыслим визуально. Мы способны проживать прочитанное телесно, чувствуя мурашки от восторга или непроизвольно содрогаясь от неприятных сцен — или размышлять о литературном стиле, о биографии автора и его мотивах. В конечном счете, все способы индивидуальны, поскольку нет двух одинаковых читателей. Способности к логике и визуализации, склонность к тому или иному типу мышления, интуиция, жизненный опыт — все это влияет на восприятие текста.

Интерпретация литературного произведения остается на откуп читателя, который генерирует образы и смыслы (порой те, которых автор не вкладывал вовсе). Это творчество, запускающее работу воображения, ассоциаций, рефлексии. Текст говорит: «Мой дядя самых честных правил», и мы уже представляем себе чопорного старика в старомодном сюртуке, который сделал молодому повесе одолжение своей кончиной. Или даже замечаем, как некоторые литературоведы, обидную для покойного дядюшки аллюзию на басню Крылова («осел был самых честных правил»). Или просто недоумеваем, что это за «честные правила».

По мнению Умберто Эко, значение прочитанного всегда зависит от читающего, и его интерпретация преобразует сам текст. Точнее, для того, чтобы произведение состоялось в полной мере, необходимы образцовый авторский стиль (своего рода письмо «образцовому читателю») и, собственно, такой читатель, способный не только эмпирически увлекаться событиями, но и считывать оставленные для него подсказки, вычленять и распознавать скрытые механики текста, вызывающие тот или иной эффект.

Не только буквы

Для западного человека привычен алфавитный тип письма, он же фонетический, когда каждый знак (буква) передает один звук. У этого правила есть исключения, например, сочетания букв в английском и французском или непроизносимый мягкий знак в русском языке. Однако мировые культуры знают и другие виды письма.

В пиктографической письменности знаки буквально обозначают изображаемый ими предмет. Например, пиктограмма охотников-эскимосов «человек» обозначает человека, а «морж» — как можно догадаться, моржа. В древности люди высекали петроглифы на скалах, рассказывая через них истории.

Идеографическое письмо, существовавшее, в частности, в Древнем Египте и Шумере, в большей степени ориентировано на передачу абстрактных понятий и учитывает порядок слов. Идеограммы, которые также называют логограммами или иероглифами, предполагают определенные начертания знаков и их устоявшийся набор, понятный всем носителям письменности. Круг их значений довольно широк, но не заходит на смысловую территорию других элементов (например, знак «лук» может означать и само оружие, и стрельбу, но не охоту в целом).

В некоторых странах идеографическое письмо сосуществует с другими системами, как в Японии и Корее, где наряду с китайскими иероглифами используются слоговая азбука (точнее, две, катакана и хирагана) и буквенно-слоговая письменность (хангыль). Такую слоговую систему, где каждый знак изображает не целое слово, а последовательность звуков, называют силлабическим письмом. Разновидности слогового письма используются в индийских и эфиопских языках.

Чтобы прочесть буквенный или слоговый текст, требуется навык декодировки. Однако пиктограммы и некоторые идеограммы (грань между этими понятиями довольно размыта) можно расшифровать интуитивно — если, конечно, мы погружены в соответствующую культуру. На протяжении долгого времени мир людей был наполнен аллегориями — религиозными, алхимическими.

На символах и их толковании основаны геральдические системы, цеховые обозначения, денежные знаки и униформа, а также многие системы современных условных обозначений, от маркировок продуктов до символов опасности.

Передавать информацию и создавать нарративы могут картины, скульптурные группы, последовательности гравюр, памятники и визуальные системы ориентирования.

В архаических культурах информацию иногда передавали с помощью так называемого предметного письма — определенных комбинаций камней или последовательностей раковин, нанизанных на нить. А если вождю присылали топор войны, это была своего рода записка с прозрачным содержанием: иду на вы. Так что же такое предметное письмо, уже письменность или еще нет? Можно ли сказать, что бесписьменная культура вовсе лишена текстов? А может ли быть текстом природа, которую Шарль Бодлер называл «лесом символов»?

Желание превращать весь мир в текст критиковал уже Сократ. Он полагал, что «письмена» сделают людей забывчивыми и мнимо мудрыми. Он проповедовал устное слово, объединяющее людей в живом общении, и работу памяти, а письменность связывал не с развитием культуры, но с утратой того высокого уровня, который был достигнут бесписьменным обществом.

По мнению антрополога и этнолога Клода Леви-Стросса, большим заблуждением было бы считать, будто существующие в одно и то же время человеческие общества находятся на разных стадиях некоего общего процесса развития, ведущего к единой цели. В этом смысле и сравнение письменных и бесписьменных культур представляется некорректным, ведь «примитивные» племена были ориентированы не на увеличение количества инноваций, а на поддержание связи с природным миром. Трактовка истории письменности как прогресса не учитывает, что некоторые знаковые системы успешно сосуществуют, не говоря уже о самостоятельной значимости устной традиции и древних первознаков. Если для горожанина природа — молчащее неразмеченное пространство хаоса (не зря эту тему так любят авторы современных фолк-хорроров), то с человеком, погруженным в ее язык, разговаривают следы зверей, мох на деревьях, лесные духи.

Культуролог и семиотик Ю. М. Лотман обратил внимание на то, что культуры, которые не стремятся к умножению количества текстов, а воспроизводят имеющиеся, являются носителями иного типа коллективной памяти. В представлении, характерном для западного человека, фиксации подлежат исключительные события — удивительные происшествия и эксцессы. В разделяющих такую установку обществах количество текстов растет как снежный ком: хроники, новости, прецеденты в праве, новые ракурсы и приемы в художественной литературе.

Тогда как для коллективной памяти, которая ориентирована на сохранение сведений о раз и навсегда заданном порядке, письменность не является необходимой.

Ее успешно заменяют «мнемонические символы» — священные горы и деревья, небесные светила, идолы божеств, захоронения предков, священные постройки, а также все ритуалы, в которые они включены. Таким образом, текстом бесписьменной культуры является весь отраженный в мифопоэтике космос.

«Иероглиф, написанные слово или буква и идол, курган, урочище — явления, в определенном смысле, полярные и взаимоисключающие. Первые обозначают смысл, вторые напоминают о нем. Первые являются текстом или частью текста, причем текста, имеющего однородно-семиотическую природу. Вторые включены в синкретический текст ритуала или мнемонически связаны с устными текстами, приуроченными к данному месту и времени».
Ю. М. Лотман. Культура и взрыв

Расширительное определение чтения как получения информации из любых символьных систем, как считывания символов культуры и интерпретируемых природных объектов, позволяет сделать вывод: чтобы прочесть текст, в общем-то, не обязательно знать грамоту. Достаточно уметь читать мир.

Когда в 1993 году в украинском городе Кировограде умер обычный пенсионер Александр Борисович Ильин, никто не мог даже предположить, что у него дома окажутся несметные богатства. Невероятно, но жилище обычного электрика оказалось заполнено произведениями искусства и старинными книгами, стоимость которых исчислялась миллионами долларов.

Родился Александр Ильин в 1920 году в городе Рыбинске, в семье бывшей дворянки Натальи Римской-Корсаковой и обычного рабочего. Несмотря на экспроприацию семейного имущества в годы революции, мать Александра смогла сохранить немало фамильных ценностей.

Александр Борисович Ильин Отец мальчика, хоть и работал на заводе, от жены проникся любовью к старинным красивым вещам и активно участвовал в пополнении домашней коллекции.

Ильин с детства рос в окружении произведений искусства и еще подростком начал неплохо в них разбираться. В 1941 году Александр Ильин поступил в Московский торфяной институт и сразу же едва не попал на фронт. Но парню удалось избежать массовой мобилизации первых дней войны и получить «белый билет».

Говорят, что за освобождение от военной службы Ильин рассчитался с комиссаром военкомата редкой старинной книгой, но проверить сегодня это уже невозможно. Пока сверстники Александра погибали на фронтах, он не терял даром времени и колесил по СССР, выискивая предметы старины и произведения искусства. Многие люди из-за нужды отдавали семейные реликвии за символическую плату или вовсе меняли на продукты.

Один из знакомых Ильина, известный коллекционер, позднее рассказывал, что Александр хвалился, как в только что освобожденном от блокады Ленинграде выменял на мешок муки серебряную кружку известного украинского мастера Ивана Равича. Таких эпизодов были сотни и домашнее собрание раритетов Ильина стремительно росло.

В 1944 году жизнь страстного любителя прекрасного Ильина едва не оборвалась — его поймали с поличным на краже продовольствия. В те годы за такое преступление было одно наказание — расстрел, но Александр получил всего… три месяца тюрьмы. Во сколько была оценена в этот раз его жизнь история умалчивает, но без взятки наверняка не обошлось.

После окончания войны Ильин оказался в УССР. Его семья переехала в Кировоград, а сам Александр надолго задержался в Киеве в качестве реставратора. Работал он в Киево-Печерской лавре до 1961 года, пока реконструкцию монастыря не свернули. Тогда он перебрался к родителям, вместе с внушительным багажом древних церковных книг и утвари из хранилищ православной святыни.

Родным и друзьям Ильин рассказал, что за то, что он отреставрировал старинное Евангелие, монахи подарили ему несколько книг. Но основная часть богатства досталась ему в день закрытия Киево-Печерской лавры, когда ее оцепили солдаты. Тогда священники попросили Александра вынести тайком под одеждой ценные церковные книги и предметы, чтобы их не конфисковали. Ильин, рискуя попасть под уголовную статью, несколько дней курсировал между лаврой и своей квартирой, не вызывая ни у кого подозрений. Никто не мог и подумать, что рядовой реставратор выносит под пальто бесценные сокровища.

Стоит ли говорить, что немалая часть спасенного «прилипла» к рукам Александра и предъявить ему претензии у монахов бы не получилось. В Кировограде Александр Ильин стал жить как простой советский рабочий человек. Он устроился электриком в трест городских столовых, где работал до самой пенсии. Соседи и коллеги вспоминали Ильина как неопрятного и живущего крайне бедно одинокого человека, питавшегося в рабочей столовой и повсюду ходившего в спецодежде.

Из необычных «излишеств», которые себе позволил скромный электрик, стоит упомянуть лишь немецкий мотоцикл военных лет. Его Ильин купил, чтобы свободно перемещаться по Украине.

Имея удостоверение электрика, он заходил в дома советских граждан под предлогом проверки счетчиков и внимательно осматривал обстановку. Наметанный глаз профессионала сразу узнавал ценные предметы, которые Ильин тут же, как бы между делом, просил продать.

Жил электрик Ильин особняком и никто из коллег по работе и знакомых никогда не бывал у него дома. После выхода на пенсию Александр Борисович внезапно стал популярен среди коллекционеров старины. К нему приезжали за советом или оценкой какой-нибудь вещи из других концов страны, но чаще к Ильину обращались как к умелому реставратору.

Александр Борисович умел с минимальными затратами восстанавливать безнадежно испорченные вещи, удивляя самых бывалых антикваров. Говорят, что для восстановления одного древнего кожаного переплета, Ильин подобрал кусок кожи на свалке и все равно справился с поставленной задачей безупречно.

С коллегами и клиентами Ильин встречался на нейтральной территории, поэтому о его богатстве никто даже не подозревал. Коллекционер никогда не был женат и не имел внебрачных детей. Из близких родственников у него были только два племянника, которым не удалось получить наследство своего дяди.

Племянники Ильина сами виноваты в том, что остались ни с чем. В 1993 году, после смерти коллекционера, они попытались продать в букинистическом магазине пару его книг и раритеты узнали несколько местных коллекционеров. Вскоре о том, что из дома покойного электрика являются на свет драгоценные фолианты, знал весь Кировоград.

В один из дней в дом Ильина пришла милиция, а за ней комиссия из искусствоведов и историков. Увиденное в скромном доме пенсионера И Если ты читаешь эту надпись, значит кто-то взял эту статью с BigPicture.ru льина поразило видавших виды ученых. Дом был просто завален тысячами ценных книг, церковной утварью, картинами и старинной посудой.

Все вещи, которым не было цены, валялись как попало, иногда сложенные грудами, Все вокруг было покрыто слоем многолетней пыли. Коллекцию вывозили грузовыми автомобилями и, казалось, что ей нет конца. О племянниках Ильина, которые были законными наследниками сокровищ, все забыли и никто не собирался им ничего компенсировать. Да и сами они, пораженные шумихой вокруг дядиного дома, тихонько ретировались и затаились.

Сегодня многие коллекционеры уверены, что далеко не все вещи из собрания Ильина оказались в распоряжении государства. Наиболее ценные экспонаты, аналогов которым не имел даже Эрмитаж, навсегда исчезли в квартирах и особняках чиновников и большого милицейского начальства.

Сегодня никто не может назвать точной стоимости сокровищ электрика Ильина, так как описи его коллекции не существует. Называют разные цифры, от 40 миллионов долларов, до миллиарда, но правды не знает никто. Это дело даже спустя тридцать лет окружает плотная завеса тайны и множество домыслов и легенд.

Сью Блэквелл (Su Blackwell) создает произведения искусства из ненужных книг, даёт им новую жизнь превращая их в фантазийные, сказочные миры. Она считает что ее работы дают повод для размышления о ненадежности мира, в котором мы живем, о хрупкости нашей жизни, мечтаний и амбиций.

Su Blackwell окончила Королевский колледж искусств в 2003 году, и рассказывает о своей работе: “я часто работала в области сказок и фольклора, и начала делать серию книжных скульптур, вырезая изображения из старых книг, чтобы создать трехмерную диораму и отображать их внутри деревянных ящиков”.

“Для вырезанных иллюстраций я помещаю персонажей в призрачные, хрупкие настройки, выражающие уязвимость детства, а также передающие чувство детской тревоги и удивления. Есть тихая меланхолия в работе, изображенной в используемом материале, и выбор тонкого цвета.” Сью Блэквелл (Su Blackwell).

С того самого момента, как возникла письменность, всю свою мудрость люди доверяли книгам. Писали на глиняных табличках, на папирусах, на пальмовых листьях, пергаменте. Литераторы, учёные и философы стремились сохранить для потомков свои мысли, знания и опыт. Поэтому к созданию храмов знаний — библиотек, всегда подходили с особым трепетом. Совершенно неудивительно, что сегодня многие из этих кладовых мудрости входят в списки главных мировых достопримечательностей. Удивительные факты о самых выдающихся библиотеках Древнего мира из разных точек земного шара, далее в обзоре.

Библиотеки появились в незапамятные времена. Благодаря им учёные смогли узнать массу полезной информации о многих великих цивилизациях древности. О тех же, чьи тексты, книги и документы до наших времён не дошли — наука не знает почти ничего. В Древнем мире прекрасно понимали всю ценность информации и делали всё возможное для её сохранения. Правители привозили книги со всех концов Земли, отовсюду, куда только могли добраться. Когда не было возможности заполучить оригинал, то с него делали копии. Тексты переводили с иностранных языков, писцы переписывали вручную. Этот титанический труд сполна оценили потомки.

Библиотека Ашшурбанипала

Библиотека Ашшурбанипала была невероятно обширной.

Самая известная из древних библиотек в мире была основана примерно в 7 веке до нашей эры. Сделано это было для «царского созерцания» правителя Ассирии, Ашшурбанипала. Это было на территории современного Ирака в городе Ниневии.

В библиотеке было несколько десятков тысяч клинописных табличек, строго упорядоченных по тематике. Большинство из этих табличек содержали архивные документы, религиозные и научными тексты. Были там и литературные произведения, в том числе и легендарное «Сказание о Гильгамеше». Царь Ашшурбанипал очень любил книги. Грабя завоёванные им территории, правителю удалось собрать невероятно богатую библиотеку.

Руины этого воистину храма человеческой мудрости археологи обнаружили в середине 19 века. Большая часть содержимого сейчас хранится в Британском музее в Лондоне. Любопытно, что на некоторых из книг и табличек есть угрожающая надпись о том, что похитившего эти скрижали ожидают всевозможные беды. Царь Ашшурбанипал приобрёл многие из своих табличек путём грабежа, но ужасно беспокоился, что подобная участь постигнет его самого. Надпись в одном из текстов предупреждает, что если кто-нибудь посягнёт на воровство, боги «низвергнут его» и «сотрут его имя, его семя на земле».

Александрийская библиотека

После смерти Александра Великого в 323 году до нашей эры, власть над Египтом перешла в руки его бывшего военачальника Птолемея I Сотера. Новоиспечённый правитель решил создать в Александрии настоящий научный центр. Результатом его усилий стала Александрийская библиотека. Этот храм науки стал подлинной интеллектуальной жемчужиной древнего мира.

Это была, возможно, самая грандиозная библиотека для своего времени.

К сожалению, учёным известно невероятно мало о том, какие книги и тексты хранились в этой библиотеке. Исследователи считают, что библиотека могла хранить более полумиллиона свитков папируса. Это были и литературные произведения, и исторические тексты, и книги по праву, математике и естествознанию. В те времена в Александрийскую библиотеку стремились попасть учёные со всего Средиземноморского побережья. Многие из них даже жили прямо там и получали государственные стипендии. Научные деятели проводили различные исследования и переписывали существующие тексты. В разное время там пребывали настоящие светила науки древнего мира: Страбон, Евклид и Архимед.

Конец выдающейся библиотеки был трагичен. В 48 году до нашей эры она сгорела. Юлий Цезарь случайно поджёг гавань Александрии во время битвы с войсками египетского правителя Птолемея XIII. Пожар уничтожил большую часть свитков и книг. Несмотря на это библиотека продолжила функционировать как научный центр. Некоторые учёные утверждают, что окончательно прекратила она своё существование в 270 году нашей эры во времена правления римского императора Аврелиана. Другие же историки считают, что ещё позже, в 4 веке.

Библиотека Пергама была создана при династии Атталидов в 3 веке до нашей эры. Расположена она на территории современной Турции. В те давние времена это была истинная сокровищница человеческих знаний. Там хранилось примерно 200 000 свитков. Библиотека размещалась в храмовом комплексе, который был посвящён греческой богине мудрости Афине. Состоял он из четырёх помещений. Три комнаты служили для хранения книг. Ещё одна служила местом для научных бесед, банкетов и встреч.

Птолемей даже запретил поставлять в Пергам папирусы.

Античный летописец Плиний Старший писал, что Пергамская библиотека со временем стала настолько известной, что стала конкурировать с Александрийской. Существует даже легенда, что династия Птолемеев запретила поставлять в Пергам папирусы. Таким образом они пытались как-то замедлить развитие библиотеки Пергама. Это пошло городу на пользу. Позже он стал ведущим центром по производству пергаментной бумаги.

Вилла папирусов

Эта библиотека не была самой большой библиотекой древности. Зато это единственная кладовая мудрости, коллекция которой сохранилась до наших дней. В библиотеке хранилось 1800 свитков. Она находилась в древнеримском городе Геркуланум на вилле, которая была построена тестем Юлия Цезаря, Луцием Кальпурнием.

В 79 году нашей эры произошла ужасная катастрофа - извержение дремлющего доселе вулкана Везувий. Библиотека на века оказалась надёжно похоронена под слоями вулканического пепла. Почерневшие, обугленные свитки вновь были открыты археологами в 18 веке. Современные исследователи лишь недавно нашли способ расшифровать все эти древние тексты. В настоящий момент уже известно, что в библиотеке есть несколько текстов философа-эпикурейца и поэта Филодема.

Давно захороненная в вулканическом пепле Вилла папирусов открылась для публики почти 2000 лет спустя после извержения Везувия.

Библиотеки форума Траяна

Примерно в 112 году нашей эры император Траян завершил строительство обширного многоцелевого комплекса в самом центре Рима. Этот форум мог похвастаться площадями, рынками и религиозными храмами. Самое главное, что он также включал в себя одну из самых известных библиотек Римской империи.

Это была самая известная библиотека Римской империи в своё время.

Библиотека состояла из двух частей: одна для работ на латыни, а другая для произведений на греческом языке. Помещения её находились на противоположных сторонах портика с колонной Траяна. Обе секции библиотеки были элегантно украшены мрамором и гранитом. Они включали в себя большие читальные залы и два уровня альковов с книжными полками. Там хранились примерно 20 000 свитков. Историки точно не могут сказать, когда прекратила своё существование великолепная двойная библиотека Траяна.

Библиотека Цельса

В древнем Риме уделялось огромное внимание развитию науки. На территории великой империи существовало более двух десятков крупных библиотек. Столица была отнюдь не единственным местом хранения множества великолепных литературных произведений. Сын римского консула Тиберия, Юлий Цельс Полемаан, в 120 году нашей эры построил для своего отца библиотеку в Эфесе.

Богато украшенный фасад здания сохранился до наших дней. Мраморные лестницы и колонны, а также четыре статуи, олицетворяющие Мудрость, Добродетель, Интеллект и Знание поражают тонкостью исполнения и невероятной красотой. Интерьер помещения состоял из прямоугольного зала и ряда небольших ниш с книжными шкафами. В библиотеке хранилось около 12000 свитков. Одна из интересных особенностей этой библиотеки — это сам Цельс. Дело в том, что он похоронен внутри в декоративном саркофаге.

Императорская библиотека Константинополя

Городские стены были построены в V веке во время правления Феодосия II.

Спустя некоторое время Западная Римская империя пришла в упадок. Империи сменяют друг друга, но знание продолжает жить. Классическая греческая и римская мысль продолжила процветать в Константинополе, столице Византийской империи. Императорская библиотека в этом городе впервые появилась в 4 веке нашей эры при Константине Великом. Правда она долго оставалась относительно небольшой. В 5 веке её коллекция просто ошеломляюще увеличилась. Теперь там хранилось 120000 свитков и кодексов.

Размер содержимого Императорской библиотеки постоянно менялся. Он то увеличивался, то уменьшался в течение последующих нескольких столетий своего существования. Эта библиотека пережила и ужасные пожары, и времена упадка. Сокрушительный удар по этому храму мысли нанесли крестоносцы в 1204 году. Их армия захватила Константинополь, разрушила и разграбила его. Писцам и учёным всё же удалось сохранить множество произведений древнегреческой и римской литературы. Они бесконечно переписывали их с ветхих свитков папируса на пергамент.

Дом мудрости

Багдад - это столица современного Ирака. Когда-то этот город был одним из крупнейших мировых центров науки и культуры. Всё благодаря тому, что там был Дом мудрости – истинное её жилище. Основан он был в начале 9 века нашей эры во время правления Аббасидов. Вначале это была просто библиотека, где хранилось множество греческих, персидских и индийских рукописей. Это были научные труды по философии, математике, медицине, астрономии. Коллекция была невероятно велика.

Это был крупнейший центр науки и культуры в те времена.

Самые выдающиеся учёные стремились туда попасть.

Эти произведения древних учёных послужили естественным стимулом развития наук на Ближнем Востоке. Туда стекались все ведущие умы того времени. Множество писцов изучали тексты и переводили их на арабский язык. Среди учёных, которые посещали Дом мудрости были весьма выдающиеся личности. Например такой великий мыслитель аль-Кинди (его ещё называют «философом арабов») и математик аль-Хорезми (один из отцов алгебры).

К сожалению, эпоха развития науки в исламском мире закончилась во время разрушительных набегов монголов. Их полчища разграбили Багдад в 1258 году. С величайшим культурным и научным наследием человечества поступили вообще в высшей степени варварски. Согласно легенде, в реку Тигр было брошено столько книг, что вода в ней почернела от чернил.

Зима пробуждает аппетит. Пока на улицах лежит снег, шоколадное пирожное — лучшее лекарство.
Эрих Мария Ремарк

Новая порция вдохновения наполнена белизной и хрустящей свежестью снега, волшебными узорами на окне, уютными разговорами и мыслями. Ловим зимнее настроение с новой коллекцией цитат из книг.

Вернулась с прогулки.
Давно не видела такого яркого выступления. Февраль, январь и декабрь на одной сцене отрабатывают прощальный концерт и делают это с большим чувством. Снежная симфония с увертюрой поземки и вьюжной сюитой; дирижирует, как всегда, ветер.
Машины в первых рядах горбят белые спины. Ель перед подъездом возбужденно размахивает ветвями, за которые уцепилась золотистая гусеница новогодней гирлянды.
Мы с псом молча стоим перед домом, задрав головы. К симфонии добавилось представление. Маленькие океаны света вокруг фонарей исходят снежными волнами, бушуют и обрушивают в свои меловые пучины невидимые корабли и шхуны с отчаянно задранными носами.
– Чо дают-то? – тихо спрашивает пес.
– «Моби Дика», – говорю. – Кажется.
Музыка беззвучно гремит, набирает силу, ветер подгоняет оркестр все яростнее и неистовей, кордебалет давно сошел с ума и музыканты, окончательно ошалев, несутся за ним следом в пропасть безумия, исступленно терзая скрипки, альты и молящие о пощаде виолончели. Над крышами разевает пасть белый кит и накрывает город кипящей снежной волной.
Похоже, это последняя метель февраля.
Второй раз им так не сыграть.

Эйлин О’Коннор

Пришли Святки, и, кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме надетых на всех новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего Святки, а в безветренном двадцатиградусном морозе, в ярком, ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью чувствовалась потребность какого-нибудь ознаменования этого времени.

Лев Толстой. «Война и мир»

Зима наносит удар в сердце всякой жизни, одушевлённой и неодушевлённой. Если бы не искусственные огни веселья, если бы не суета, создаваемая жаждой жизни, и бешеная погоня за барышами торговцев развлечениями, если бы не роскошные витрины, которые торговцы устраивают и внутри и снаружи своих магазинов, если бы не яркие разноцветные рекламы, которыми изобилуют наши улицы, если бы не толпы снующих во всех направлениях пешеходов, — мы быстро почувствовали бы, как тяжко ледяная рука зимы ложится нам на сердце и как гнетущи те долгие дни, когда солнце на даёт нам достаточно тепла и света. Мы сами не сознаём, до какой степени зависим от всех этих явлений. В сущности, мы те же насекомые, вызванные к жизни теплом и гибнущие от него.

Теодор Драйзер

Когда идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море.

Антон Павлович Чехов

Зима, как неприступная, холодная красавица, выдерживает свой характер вплоть до узаконенной поры тепла; не дразнит неожиданными оттепелями и не гнет в три дуги неслыханными морозами; все идет обычным, предписанным природой общим порядком. В ноябре начинается снег и мороз, который к Крещенью усиливается до того, что крестьянин, выйдя на минуту из избы, воротится непременно с инеем на бороде; а в феврале чуткий нос уже чувствует в воздухе мягкое веянье близкой весны.

Иван Гончаров. «Обломов»

Я не люблю ни снег, ни холод, ни зиму. Я ненавижу зиму. Но бывает один день в году, волшебное мгновение, которое даже в кино передать невозможно. Ты просыпаешься утром, а по дому разливается ослепительно яркий свет. На улице солнце блестит в два раза ярче, чем в погожий денек в самый разгар лета, и вся серо-коричневая грязь, что копилась месяцами — опавшая листва, земля вперемешку с увядшими цветами, все то, на чем осень оставила свой хмурый отпечаток, — все в это угро белее самой белой твоей рубашки. Более того, эта белизна сверкает мириадами звезд, и кажется, что кто-то бросил горсть алмазной пыли на белоснежный покров земли. Это длится несколько часов, иногда день. А потом грязь, которая растекается по городу, как пот по телу, оскверняет эту хрупкую чистоту. Но на больших пространствах вдали от городов, на наших холмах, которые кажутся всего лишь кочками по сравнению с вашими холмами, белоснежная постель устилает землю месяцами. И в этой постели царит безмолвие. Ты не знаешь, что такое безмолвие. Не можешь себе представить, как оно укутывает и обволакивает тебя. Сердце начинает биться, а ноги шагать в том ритме, который диктует тишина.

Жиль Куртманш

Между тем выпал снег. Всякий раз забываешь об этом ежегодном чуде, о снежном просторе и свежем морозном воздухе, о косо летящих снежинках, покрывающих все штрихами гравировки, о большом снежном берете, надетом утром набекрень на птичью кормушку, о сохранившихся на дубе и ставших ярче сухих коричневых листьях, темно-зеленых стеблях болиголова с опущенными веточками и ясной голубизне неба, похожего на опрокинутую чашу…

Джон Апдайк

Стояла белая зима с жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим снегом, розовым инеем на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок. Январский день уже приближался к концу; вечерний холод еще сильнее стискивал недвижимый воздух, и быстро гасла кровавая заря.

Иван Тургенев. «Отцы и дети»

Вот было бы здорово, если бы точно также, как мы каждую зиму лепим во дворе снеговиков и снежных баб, можно было бы слепить себе снежное СЧАСТЬЕ, которое будет настолько холодно к другим, что никогда не уйдет от тебя!

Олег Рой

* * *

Зима в том году была очень холодная. Даже солнце простудилось, отморозило щеки, и у него сделался насморк. А когда солнце простужено, от него вместо тепла идет холод.

Рудольф Эрих Распе

Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет Рождества чувствовался на снежных улицах. Восемнадцатому году скоро конец. Над двухэтажным домом № 13, постройки изумительной… в саду, что лепился под крутейшей горой, все ветки на деревьях стали лапчаты и обвисли. Гору замело, засыпало сарайчики во дворе и стала гигантская сахарная голова. Дом накрыло шапкой белого генерала, и в нижнем этаже… засветился слабенькими желтенькими огнями инженер и трус, буржуй и несимпатичный, Василий Иванович Лисович, а в верхнем — сильно и весело загорелись турбинские окна.

Михаил Булгаков. «Белая гвардия»

Зима у нас суровая, но до чего же хороша! Есть в ней какая-то сила и величие, а главное – смелая откровенность. Как откровенный друг режет тебе правду в глаза без обиняков, так и она беспощадно хватает за уши. Зато ее бодрящая свежесть передается людям.

Генрик Сенкевич

* * *

Ночь стояла морозная, но без ветра. Откроешь рот и выдыхаешь заледеневшие слова.

Харуки Мураками

* * *

Зима также приносит ленивые ветры, которым невдомек, зачем огибать человеческие тела, когда можно пройти прямо сквозь них.

Терри Пратчетт

Зима пришла ночью, без стука, чтобы никого не разбудить. Утром мороз слегка пощипывал обе стороны окна.
Снег походил на воздушный рис, который сыпали, и сыпали, и сыпали в огромную миску. А ветер кружил и смешивал его. И казалось, кто-то огромный сейчас проснётся и приступит к завтраку.
– Главное – не забыть шапку, – сказала Мама.
«Главное – не попасть в ложку», – подумал Мальчик.

Надея Ясминска

* * *

Слышишь, как снег шуршит о стекла, Китти? Какой он пушистый и мягкий! Как он ласкается к окнам! Снег, верно, любит поля и деревья, раз он так нежен с ними! Он укрывает их белой периной, чтобы им было тепло и уютно, и говорит: «Спите, дорогие, спите, пока не наступит лето».

Льюис Кэрролл

Снегопад — единственная погода, которую я люблю. Он меня почти не раздражает, в отличие от всего остального. Я часами могу сидеть у окна и смотреть, как идет снег. Тишина снегопадения. Она хороша для разных дел. Самое лучшее — смотреть сквозь густой снег на свет, к примеру на уличный фонарь. Или выйти из дому, чтобы снег на тебя ложился. Вот оно, чудо. Человеческими руками такого не создать.

Эрленд Лу

* * *

Воздух пахнет так, словно им никто никогда не дышал — морозно-хрупким, первородным. <..> Зимой воздух пахнет так, что не хочется взрослеть.

Наринэ Абгарян

* * *

«Прелесть весны познаётся только зимою, и, сидя у печки, сочиняешь самые лучшие майские песни».

Генрих Гейне

Если мы забываем большую часть из прочитанного, какой смысл в чтении? Что дают нам книги и каков интеллектуальный урожай, который мы собираем в процессе чтения? На эту тему размышляет писатель Чарльз Чу (Charles Chu). В своей статье он объясняет, почему «забывать» это нормально, и даёт советы, как улучшить навыки чтения.

Я много пишу о чтении, и один из самых распространенных вопросов, которые я слышу – какой смысл читать, если все равно в конце концов все это забываешь?

Пол Грэм, эссеист и основатель бизнес-инкубатора «Y Combinator», задается тем же вопросом в своем эссе «Откуда ты знаешь»: «Я читал хронику Четвертого крестового похода Виллардуэна два, а может, даже три раза. И все же если бы мне было нужно изложить на бумаге все, что я запомнил, едва ли набралось бы больше страницы. Помножьте это на несколько сотен, и сможете представить то чувство тревоги, которое охватывает меня, когда я смотрю на свои книжные полки. Что пользы от чтения всех этих книг, если так мало сохранилось в памяти?»

Многим из нас знаком этот околоэкзистенциальный страх «потерять» всю мудрость, что нам удалось почерпнуть из прочитанных книг. Но бояться нет причин.

Во-первых, если вы любите читать, то память вообще не должна вас беспокоить. Если я читаю исключительно ради удовольствия, то стоит ли переживать из-за короткой памяти? Ведь можно вновь и вновь наслаждаться прекрасной книгой – так что может ли книголюб получить лучший дар, чем забывчивость?

Однако многие читают книги по иным причинам. Например, мы хотим что-то извлечь из прочитанного текста. Уже немало написано о методах запоминания прочитанного (записывайте, устанавливайте связи, конспектируйте, заучивайте... тоска...). Но Пол Грэм, как мне кажется, может сказать по этому поводу кое-что новое и любопытное. Давайте посмотрим.

Забывать вовсе не значит забывать

Пока Грэм размышлял над забытыми страницами походных хроник Виллардуэна, на него снизошло озарение. Пусть он и позабыл отдельные факты, события и даты, в памяти сохранилось нечто несравненно более важное: «Задаваясь вопросом, что я помню из хроник Виллардуэна, стоит обращаться не к конкретной информации, а к ментальным моделям крестовых походов, Венеции, средневековой культуры, осадной войны и так далее. Интеллектуальный урожай, собранный в процессе чтения вовсе не такой удручающе скудный, каким может показаться».

Полученная из текста информация это не набор имен, дат и событий, разложенных в нашей памяти, как в файлы в компьютере. Посредством формируемых ментальных моделей книги меняют само наше восприятие реальности.

Можно посмотреть на ментальные модели как на психологические линзы, которые придают цвет и форму тому, что мы видим. Отчасти наше восприятие базируется на генах и культуре (американцы и японцы обратят внимание на разные части изображения), но в немалой степени наш взгляд на мир основывается на опыте, а опыт включает прочитанные книги.

«Чтение и опыт развивают вашу модель мира. И даже если опыт или книга со временем тускнеют в памяти, оказанное ими влияние на видение реальности остается. Наш разум похож на компилируемую программу, исходный код которой утерян. Она все равно работает, пусть вы и не знаете как» [компиляция программы подразумевает перевод ее с языка программирования в более простой машинный код – прим. перев.].

Возьмем, например, Шерлока Холмса. Не считая мелких черепков, засевших в памяти (сразу приходят на ум пестрые ленты, кокаин и огромные собаки), в моей голове мало что сохранилось из рассказов об этом сыщике. Не помню, кто кого убил, что Шерлок говорил или делал (за исключением саркастичного «Элементарно, мой дорогой Ватсон!»), однако я получил от этих историй нечто большее, чем факты – умение думать.

А теперь перейдем к следующему шагу. Как использовать идею ментальных моделей, чтобы улучшить свои навыки чтения?

I. Читайте ради моделей

Не все книги равны, так же как не равны страницы отдельно взятой книги. Когда мы читаем, некоторые примечательные фразы, понятия, идеи (то, что Флобер называл «строениями ума») выступают из общего фона. Наши «психолинзы» работают как книжный фильтр, отбирая и выделяя самое существенное для читателя на данный момент. Пусть наши глаза не пропустят ни одного слова, а пальцы коснутся каждой страницы, мы, тем не менее, никогда не читаем книгу целиком, и это происходит благодаря ментальным моделям.

В процессе чтения я привык доверять этой своеобразной интуиции. Если мое внимание зацепилось за что-то, велика вероятность, что это нечто важное. В таких случаях я пишу замечания на полях. Это своего рода разговор с автором, и уже само по себе это действие создает некую связь в моем сознании, которая, в свою очередь, совершенствует существующие в моей голове модели.

Разумеется, в этом нет ничего нового. Такие пометки называются маргиналиями, и читатели делают их, пожалуй, еще со времен появления первых книг.

II. Перечитывайте

«Хорошая книга становится только лучше при втором прочтении. Великая книга – при третьем. Книга, которая не стоит, чтобы ее перечитали, не заслуживает и того, чтобы ее вообще читали», – Нассим Талеб .

Итак, совет номер два. Если наш мозг постоянно «обновляет» ментальные модели, имеет смысл предположить, что и наше видение мира непрерывно меняется, равно как меняется и восприятие любой книги при повторном прочтении.

Грэм (с применением более изощренных программистских метафор) развивает эту мысль: «Например, чтение и новый опыт обычно «компилируются» в момент восприятия на базе того состояния, в каком разум человека пребывает в данный конкретный момент. В другой момент вашей жизни та же книга компилировалась бы иначе. А это доказывает, что значимые книги стоит перечитывать несколько раз. Я всегда с опаской относился к перечитыванию. Подсознательно я приравнивал чтение к чему-то вроде работы плотника, в которой необходимость что-то переделывать возникает, если изначально все было сделано не так. А теперь в словосочетании "уже прочитано" мне чудится что-то неправильное».

Может быть, Сократ проявил глубочайшую мудрость, написав две тысячи лет назад следующее: «Человек с чувствительным пищеварением хватается за то и другое, но при избыточном разнообразии еда только раздражает, а не питает. Так что всегда читайте проверенных авторов, и если даже вы отклонитесь от них, всегда возвращайтесь назад. Каждый день принимайте немного средства от нищеты, смерти и других горестей. И если вы только что в спешке охватили сразу несколько тем, остановитесь на одной из них, чтобы в течении дня осмыслить ее и переварить».

Закончив бродить между библиотечными стеллажами, я всегда возвращаюсь к одним и тем же немногим авторам. И неважно, сколько раз я перечитывал их книги, ведь эти писатели всегда могут сказать мне что-то новое.

Источник: Medium.

Перевод: Scout_Alice - Livelib.

Что изменилось в XXI веке? Почему мы меньше читаем? Хорошо это или плохо, к каким последствиям приводит? Как влияет на детей? На взрослых? И самый главный вопрос - как нам дальше с вами жить? На эти и другие вопросы отвечает лектор, психиатр с богатым опытом, автор книг и телепередач, Андрей Курпатов.